провожатых сопровождали его до места, откуда виделись уже красноватые костры, горевшие всю ночь под Коломенским. Там была ставка хана.

Провожатые остались позади во тьме, всадник же пустил коня своим ходом в сторону огней. Недобрый их свет с каждым мигом становился все ближе. Можно было еще повернуть обратно, можно было свернуть в сторону на глухую тропу, и тогда мученическая чаша минула бы его. Но, держа при себе утешительную эту мысль и зная, что не свернет и не возвратится, он продолжал двигаться на красноватое зарево, пока откуда-то из темноты, из кустов не бросились к нему с протяжным визгом сразу несколько конных. Татары. Всадник разжал пальцы, и поводья упали. Теперь уже все. Теперь не было пути ни в сторону, ни назад. Но он принял свой жребий. Ради города и людей, живших в нем.

Его сорвали с коня, завернули зверски руки назад, так что в глазах поплыли круги. В лицо пахнул острый, чужой запах - сырой кожи и еще чего-то. Разглядев, что это не простой человек, татары ослабили путы, даже посадили на коня и подвезли к шатру Хана. Если б не знатные одежды, бежать бы ему за татарским конем с ременным арканом на шее. И в шатер его не втолкнули, не швырнули на землю, как простого пленника а ввели. Ниц же перед ханом он опустился сам. Но на колени стал не поспешно, не по подлому и рабскому обычаю, а степенно, как перед самим государем вставал бывало. Так же и челом приложился.

Несмотря на поздний час, хан не спал. Не спали и мурзы, несколько человек.

По лагерю, как везли пленника, успел заметить он немалую суету и движение. Ко времени попал он к хану. В самое время. Только бы поверил хан, только бы сбылось, что задумано!

Как и велел ему Годунов, он принялся плаксиво излагать хану свои обиды на царя Федора да на бояр, а пуще всего на самого Годунова. Но едва переводчик зачастил, перекладывая слова на татарскую речь, как хан перебил его. Недосуг и не интересно было хану слушать его обиды. Был же хан лицом кругл да глазами быстр, более же ничего приметного за ним не было.

Перебив толмача, хан стал спрашивать, что там ночью в Москве стрельба да шум учинились, не бунт ли? На это ответил ему беглец, как бы нехотя и неподробно, что то прибыла подмога к московскому царю из Новгорода да из Польши, всего же тысяч до тридцати. Оттого-то в городе такая радость и пальба учинилась.

Покуда беглец говорил все это и слова его переводились хану, успел он подивиться на толмача. Не татарин, из русских, казак, видать. Как попал он к неверным? Тот же, почувствовав к себе от беглеца внимание, чуть заметно, между делом, подмигнул ему. Одного, мол, мы, боярин, с тобой поля ягоды, оба беглые, под ханской волею ныне, но ничего, мол, перезимуем. Так хотел бы сказать ему толмач, и так он его понял.

Услыхав о подмоге, вскочил хан, стал что-то быстро говорить мурзам, что были с ним. Те заспорили о чем-то между собою. А один кричал визгливо и руку в сторону беглеца тянул, на него указывал. О нем, видно, шла речь, о нем вышел спор. Когда же подняли его с земли, то сделали это уже без всякого почета и, сорвав с него красивые одежды, поволокли из шатра. Толмач тогда и вовсе отвернул лицо: не одного мы с тобой поля ягоды, а разные люди, и судьба наша разная. Но те, что вели беглеца, крикнули толмачу что-то, и он птахою снялся с места, поспешив им вслед. Поспешил, чтобы переводить пытошные речи, потому что велено было перебежчика пытать крепко, чтобы верно узнать, точно ли прибыли в Москву ратные люди, сколько их и не врет ли он часом.

Горели костры в поле. Пофыркивали и шелестели во мраке чужие кони. Далеко было до рассвета. Чтобы не ходить далеко, беглеца поволокли к ближнему из костров. Он пытался идти сам, но его все равно тащили, потому что те, которые вели его, знали, что сам, своими ногами не может идти человек на то, что его ждало. Лазутчики, которых всю ночь посылал Годунов к татарскому стану, не принесли никакой новой вести. Затих к утру лагерь, и неведомо было, готовятся ли татары к бою или, может быть, ждут чего. И только когда совсем рассвело и ушел туман, стали видны догорающие костры и в спешке брошенный, совершенно пустой лагерь.

Хан поверил перебежчику. Да и как было не поверить, если тот не отрекся от своих слов под самой страшной пыткой. Тот же час, пока не рассвело, без шума снялись с места татары, бросив обоз и припасы, рассудив разумно, что лучше оставить под Москвою свой скарб, чем жизни.

Русская конница, бросившаяся в погоню, нагнала под Тулою лишь самый хвост татарского войска. Но ни там, ни позднее в южных степях, куда завело их преследование, не встретился конникам ни живым, ни мертвым тот «перебежчик», что ехал один через ночь на свет костров, горевших перед Коломенским. Держа данное слово, Годунов велел отслужить панихиду об убиенном рабе божьем.

За избавление Москвы от неминуемой гибели царь Федор Иоаннович пожаловал воевод кого одной, а кого и двумя золотыми монетами. Борису Годунову сверх того дана была шуба с плеча государева и золотой сосуд «Мамай». Назывался же он так потому, что в свое время захвачен был ратниками после Куликовской битвы.

...Первого сентября 1380 года в величайшей тайне три войска должны были встретиться на берегу Оки — литовского князя Ягайло, рязанского князя Олега и хана Мамая. Оттуда эта несметная разноязыкая рать должна была двинуться на Москву. Если бы все произошло, как было задумано, Москва бы пала.

Бывают ситуации, когда действия и поступки одного- единственного человека надолго вперед предопределяют последующее направление событий.

Имя боярина Захария Тютчева не столь уж известно в русской истории. Школьники не заучивают дат его жизни, нет ему памятников, и нет в городах улиц, названных его именем. Был же боярин тот всего-навсего послом, отправленным московским великим князем Дмитрием в Золотую Орду. Но не как дипломат оставил память он о себе в истории, хотя дипломат Захарий Тютчев был многоопытный и тонкий. Иные его качества дают нам повод вспомнить о нем сегодня — качества разведчика.

Будучи в ставке Мамая, неизвестными нам стараниями он разузнал о плане соединения трех войск и совместном походе на погибель Москве. Не теряя ни дня, ни часа, отправляет он гонца к князю прямо из ставки Мамая.

Дмитрий решил опередить врагов, не дать им объединиться, разбить до этого главного своего противника — Мамая. Но он должен знать все о нем и о движении его сил.

Скачут кони, скачут день, скачут третий и все на юг. Торопят, погоняют их ратники. Это отряды разведчиков («крепкие сторожи»), отправленные князем Дмитрием в придонские степи. Нелегко конным прятаться в открытой степи, нелегко «добыть «языков», да еще чтобы расположенная по соседству орда не заметила,