Роберт Бернс в переводах С. Маршака

ЖИЗНЬ РОБЕРТА БЕРНСА

I

Летом 1786 года в шотландском городке Килма́рноке вышел небольшой томик стихов, изданный по подписке молодым фермером Робертом Бернсом. Этот „Килма́рнокский томик" принес автору нежданную славу при жизни и бессмертие после ранней кончины.

А через полтора века эти стихи стали одной из любимых книг советского читателя: много раз выходили они в свет многотысячными тиражами в различных русских переводах.

Для нас и это новое издание Бернса не просто сборник чудесных стихов, пересказанных советским мастером с любовью к поэту и верностью подлиннику. Это — залог нашей дружбы с земляками Бернса, потомками его первых читателей: килма́рнокских ткачей, эйрширских пахарей и дамфри́зских кузнецов. На разных языках, но с общей думой о мире мы вместе с ними повторяем нетленные строки шотландского народного поэта о временах, когда «будут люди жить в ладу, как дружная семья, брат».

После выхода в свет своей первой книги Бернс прожил всего десять лет. Это были трудные, горькие, но плодотворные годы. Бернс оставил нам много стихов, песен, посланий друзьям. Эти стихи и песни переводят на все языки мира, об их авторе написаны многотомные романы и научные исследования. Тысячи литературных обществ изучают и пропагандируют творчество Бернса и носят его имя. С каждым годом становится все яснее, что Роберт Бернс был не только замечательным поэтом, но и человеком большого сердца и ума. Этому есть много свидетельств. В стихах, в письмах, в дневниках и записях он сам рассказал о своей жизни, о своем труде, о судьбе поэта, который всегда говорил людям правду.

Бернс пришел в шотландскую литературу в конце восемнадцатого века, когда в ней боролись две традиции: подражание английским образцам и стремление сохранить национальные особенности, народный язык. Страна, еще в пятнадцатом веке давшая прекрасные произведения духовной и светской поэзии, в 1707 году окончательно потеряла свою независимость, свой парламент, даже свой литературный язык^[1]. Официальным языком стал английский, и у народа, по-прежнему говорившего по-шотландски, остались только старые песни, легенды и сказки, передававшиеся из уст в уста. И хотя Шотландия славилась своими учеными и философами, но большинству из них родной язык был чужд: один из выдающихся философов того времени, шотландец Юм, называл его «извращенным диалектом того языка, который мы употребляем» (то есть английского), и сетовал, что даже «аристократы допускают неловкости в оборотах речи и произношении»^[2].

Но не для всех шотландский язык был «извращенным диалектом». В начале XVIII века эдинбургский типограф Уотсон впервые издал «Отменное собрание шутливых и серьезных шотландских песен, как древних, так и новых». В те же годы в Эдинбург приехал молодой поэт Аллан Рамзей, прозванный впоследствии «Шотландским Горацием». Это был человек разносторонний, горячий и общительный, большой любитель музыки и стихов. Он хорошо знал и ценил шотландскую поэзию. Рамзей основал в Эдинбурге литературный клуб, библиотеку и всячески поощрял развитие национальной литературы. Его «Альманах для гостиной» (буквально «для чайного стола») выдержал огромное количество изданий. В нем были собраны народные песни, тщательно переработанные Рамзеем, «дабы не оскорблять стыдливый слух прекрасных исполнительниц».

Сам Рамзей писал в неоклассическом духе, подражая своим английским собратьям, хотя его «Милый пастушок», вопреки литературной традиции, пасет овец не в Греции и не в Италии, а в шотландских горах, да и среди других стихов Рамзея есть крепкие и свежие строфы, связанные с народной поэзией и сохранившие свою прелесть до сих пор.

На переломе века, в 1750 году, родился другой шотландский поэт, имя которого тесно связано с именем Бернса, — Роберт Фергюссон. Он прожил недолго: в двадцать четыре года, полунищий и безумный, он скончался в городской больнице для умалишенных, оставив только небольшой сборник стихов да светлую память у тех, кто его знал. Фергюссон учился в Эдинбургском университете, пока нужда не заставила его бросить занятия и поступить писцом к нотариусу. Он рано начал писать стихи, постоянно сотрудничал в еженедельном журнале «Эдинбургские развлечения», а по вечерам, после унылой многочасовой работы, уходил в таверну, где собирались литераторы, актеры, художники и прочая веселая братия. Фергюссон был одним из основателей «Клуба Плаща», и «рыцари плаща», как назывались члены клуба, стали первыми ценителями его стихов. У Фергюссона был чудесный голос, он сам пел свои песни, не всегда предназначенные для «стыдливого слуха» почитательниц Рамзея. В задорных, полушутливых стихах он описывал уличную жизнь «Старого Дымокура» — Эдинбурга, ярмарки и скачки, праздники и пирушки. Фергюссон писал на родном шотландском языке — живом и гибком, не стесняясь крепких словечек и красочных, хоть и не всегда пристойных оборотов. Названия его стихов говорят сами за себя: «Свежие устрицы», «Скачки в Лейте», «Зимняя ярмарка». Его послания и оды тоже не походили на прежние произведения такого рода: «послание» было обращено «к моим старым штанам», а «ода» оказывалась насмешливым и грустным разговором с пеночкой, прилетевшей к окну.

Фергюссон был не одинок: в те годы уже многие писали стихи по-шотландски, но, по большей части, это были чувствительные песенки, грубоватые куплеты, сатиры на местные нравы или подражательные идиллии в английском вкусе.

Народ еще ждал своего поэта.

И этот поэт родился в самой гуще народа и стал его голосом, его совестью, его сердцем.

В деревушке Аллоуэй сохранилась глиняная мазанка под соломенной крышей, где 25 января 1759 года родился Роберт Бернс. По тогдашним временам это был хороший дом: в нем даже было окно с пузырчатым толстым стеклом, что считалось роскошью: за окна платили особый налог. Дом этот выстроил садовник, Вильям Бернс — сын разорившегося фермера с севера Шотландии. Вильям пришел на юг искать заработка и счастья. Несколько поколений Бернсов, или, как они тогда писались, «Бернессов», тщетно пытались получить хоть какой-нибудь урожай со скудной северной земли. С детских лет Вильям знал больше горя, чем радости. Суровый протестантский бог, в которого он верил, испытывал терпение своих чад, он насылал на них «глад и мор», разорял их дома и руками помещиков отнимал последние клочки земли.

На севере трудно было достать работу. Вильям прослышал, что в