последнюю пулю положил точно в цель.

Дядя Макар ударил меня по плечу и сказал:

— Хвалю, парень!

Мне, конечно, приятно. Выходит, не зря я упражнялся в стрельбе. Верно говорит дядя Макар: придет время — умение хорошо стрелять пригодится.

После меня еще несколько парней брали ружье, но они стреляли неважно.

Подошла очередь Семи. Он смотрел уверенно, вид у него был бравый, фуражка лихо сдвинута на затылок.

Три выстрела сделал Семи — три раза угодил в яблочко.

— Семи, ты ли это? — удивился дядя Макар. — Глазам не верю!

И Олена смотрела на Семи с улыбкой.

Ну, а уж дядя Макар, само собой, не промазал.

Нам троим — дяде Макару, Семи и мне — вручили первые премии. Потом я и Семи признались, что каждый выходной учились стрелять в лесу.

— Давайте, ребята, организуем стрелковый кружок, — предложил дядя Макар, — чтобы каждый комсомолец нашей деревни был готов к защите Родины!

1935

Кедра Митрей
БЕРЕЗОВЫЙ СОК

Слаще меда ребятишкам березовый сок.

Каждую весну по слякоти и талой воде бегут они взапуски в рощу с топорами и туесками в руках. Выберут березу потолще, острым топором надсекут кору, загонят в ствол обломок серпа, к нему привяжут нитку. И дерево каплю за каплей точит в подставленный туесок свою густую прозрачную кровь…

Приближается весна. Снова побегут ребята за соком. Подумал я об этом, и припомнилась мне грустная повесть, которую я услышал от одной старой березы. Я хочу пересказать эту повесть вам, ребята.

«Выросла я на веселой солнечной поляне, — так начала свой рассказ старая береза. — Мне было лет десять или двенадцать, когда однажды на поляну пришли люди. С тех нор минуло полтора века, но я и сейчас помню тот страшный день. Мои глубокие корни люди обрубали топором, выдирали руками, били меня по стволу тяжелой колотушкой. Как мне было больно! Потом меня вместе с другими молодыми березками пересадили к большой дороге.

Земля там оказалась каменистой, я долго болела, пока мои корни прорастали вглубь. Некоторые мои подружки так и засохли молодыми. Другие, переболев, кое-как все же прижились на новом месте.

Чего только не насмотрелась я за то время, что стою здесь, у дороги! Если бы рассказать обо всем, мне пришлось бы без умолку говорить лет десять подряд…

В старину неподалеку отсюда стояла удмуртская деревня. Мимо нее гнали в Сибирь закованных в кандалы арестантов. Жильк-жильк! — гремели железные цепи, слышались стоны и заунывные песни.

В страхе ушли удмурты подальше от большака и в лесу поставили новую деревню. Но потом те, кто посмелее, стали возвращаться на прежнее место. С тех пор деревня постепенно разрастается и подбирается ко мне все ближе и ближе…

Было время, когда мимо меня возили в цареву казну сибирское золото. Что ни день, несколько саней, груженных золотом, проносилось со свистом по дороге. Несдобровать, бывало, встречному мужику, если не успеет он спрятаться в придорожный сугроб: изобьют кнутами до крови.

Проезжали тут и купеческие обозы с товарами на Ирбитскую ярмарку, в Москву из Сибири везли пушнину.

Немало злодеяний повидала я на своем веку. Вон в той низинке зарыто под елками не меньше десяти человек. Бывало, что и на моих ветвях вешали людей, — видишь, до сих пор раскачиваются на ветру обрывки истлевших веревок.

Помню, у моего ствола белые расстреляли фельдшера-удмурта за то, что он был большевиком. Когда белых прогнали, местные мужики похоронили его с почестями… Эх, всего и не перескажешь!

Я вижу, ты спешишь. Но подожди, послушай еще немного о моих невзгодах.

От удара колотушки моя кора лопнула, рана долго не заживала. Постепенно на ее месте образовался нарост. Когда он стал большим, какой-то прохожий — уж не знаю зачем — вырубил его, на стволе вновь открылась рана. В нее попадает вода, и мой ствол гниет заживо. Даже небольшой ветерок причиняет мне боль. Вот почему я постоянно вздыхаю и плачу.

А теперь взгляни на муравейник у моего комля. Однажды ехал но дороге богатый купец, вез золото, запрятанное в самоваре. Лихие люди убили купца; набитый золотом самовар зарыли в муравейник, а для того, чтобы потом отыскать его, сделали метку: с моего ствола содрали большой кусок коры. Ты, наверно, знаешь, что прежде у удмуртов был обычай: в ночь под страстной четверг ломать ветки можжевельника. И вот пришли сюда за можжевеловыми ветками братья — сыновья старого Камаша. Увидели они метку на моем стволе, догадались, что неспроста она сделана, разворошили муравейник и нашли самовар с золотом. Зажили братья богато, всем на зависть.

А для меня новое горе: не успела утихнуть боль в том месте, где была содрана кора, как и эту рану разбередили, отколов кусок ствола, чтобы сделать кольцо для бороны. И так напасть за напастью: то ломают мои ветки на веники, то обрубают сучья на жерди для изгороди. А когда-нибудь срубят и верхушку — она сгодится на деревянные вилы. И каждую весну делают свое злое дело ребята. Раньше между мною и деревней стояло много берез, но все они засохли. Скоро, как видно, и мне придет конец…»

Прошло несколько лет с тех пор, как я узнал от березы ее историю, и вот мне снова довелось побывать в тех местах.

Старая береза лежала на земле с поломанными ветвями, с вывороченными из земли узловатыми корнями. На ее стволе виднелись липкие потеки. Наверное, ребята и нынче нацедили в свои туески сладкого сока.

Упала береза, навсегда умолк ее печальный голос. Не жалели ее люди — и вот погубили…

1936

Игнатий Гаврилов
КРАСНОАРМЕЙСКАЯ ГАРМОШКА

Это случилось весной 1919 года. Возле нашей деревни весь день шел бой красных с колчаковцами. Ночью красным пришлось отступить.

— Ушли наши, — грустно сказала наутро мама.

Я побежал к своему приятелю Семке.

— Айда в лес, — позвал я его, — по окопам полазим.

Он согласился. Мы знали, что в окопах можно найти много всякой всячины.

Пришли мы с Семкой в лес, спрыгнули в один окоп, на дне которого была навалена солома, стали рыться, и вскоре я нашел сумку с патронами и револьвер. Я сначала обрадовался находке, потом подумал: «Если белые найдут у меня оружие, не посмотрят, что маленький, на месте расстреляют».

А Семка нашел санитарную сумку. В ней были бинты, вата и какие-то лекарства.

— Пошли дальше, тут, похоже, больше ничего нет, — сказал я.

Следующий окоп был глубже и длиннее первого, он тянулся до самого оврага. В нем мы обнаружили целую кучу стреляных гильз. Наверное, тут стоял пулемет. Мы рылись в соломе, как вдруг мне послышался чей-то приглушенный стон.

— Семка, — шепнул я. — Тут кто-то есть!