ему оставалось только ждать.

В Раданаре не так встречали новорожденных. Каждое рождение отмечали праздником, на котором происходило наречение детей. Хоран сам много раз присутствовал на всех этих плясках.

Было и другое, то, о чем мало кто сказывал, и случалось это раз в сто лет, в такие вот грозовые ночи. Рождались другие дети, не похожие ни на мать, ни на отца. По старому завету предков, их относили за горы, к морю, где вода вершила их судьбу. Делали это молча, и, ослушаться, никто не смел. Черноволосые, как их называли, были давним проклятием раданарцев. Шло это издревле, от первого правителя. Дела давно минувших дней никто не любил ворошить. В роду Хорана черноволосых никогда не рождалось. Сейчас он повторял это про себя, как некое заклинание, глядя в самое сердце бури. Удары ливня и ветер только усилились ему в ответ. Время тянулось слишком медленно. Ожидание разрывало Хорана. Сквозь пелену воды, он увидел, как в одном из окон, мелькнуло лицо любопытного человека. Его люди видели, как он стоит один, у своего дома, даже советники оставили его одного и винить их вожак не мог. Горе надлежало встретить ему самому.

Ливень хлестал его без пощады, он вымок до последней нитки. Вода текла по нему ручьем, ветер пронизывал, а Хоран этого и не замечал. Он обратился весь в слух, в ожидании заветных шагов за дверями.

Но прежде, он услышал первый крик младенца, и, чуть тот успел затихнуть, раздался второй. Весь грохот бури для него вмиг стал неслышен. Он рванул запертую дверь и за ней, наконец, зашаркали неспешные шаги.

— Обождать нельзя?! — заскрипел голос старухи.

Нарочито медленно, ее сухие руки подняли засов и отворили дверь. Внутрь Хоран не попал. Старческие пальцы с не женской силой, уперлись ему в грудь, и он увидел глаза, которые сказали ему о многом. Ведунья долго прожигала его взглядом, словно душу хотела вынуть. Черные угольки так и сверкали, только блеск у них не возвещал о радости.

— Иди за мной и молчи! — бросила она вожаку.

Хоран, сдержав все свои порывы, кивнул. С ведуньей не спорили. Она знала гораздо больше, чем рассказывала, а имя свое всегда скрывала, как и возраст. Если говорила она, то молчал даже Хоран и его советники.

Оставляя мокрые следы, он, под стук собственного сердца, пошел за ней. В темноте, старуха больше напоминала ворону, чем человека. У двери комнаты она остановилась и оглянулась. Взгляд кольнул больнее, чем острое железо. В комнату они вошли все так же, молча. Реадна, жена Хорана, мирно спала на деревянной кушетке. На полу, возле ее головы, курились в плошке горькие травы. Ведунья резко перехватила руку вожака, когда тот потянулся к ней. Потом она отошла к столу, взяла с него два свертка и подала новоиспеченному отцу. Младенцы, завернутые в чистые простыни, уставились на него широко распахнутыми зелеными глазами, яркими, как молодая трава. Их взгляд заворожил Хорана настолько, что черноту их волос он заметил не сразу, а когда увидел, то окаменел. Он не мог даже вдохнуть, а ноги упрямо не желали двигаться. Как прикованный, он глядел на детей, которых предстояло отдать морю. Сердце у него похолодело и сжалось в комок. Боль заполнила все без остатка и вдруг весь мир будто бы исчез. Хоран видел только глаза, огромные и глубокие. Его руки дрогнули и прижали младенцев к груди.

Старуха, все это время наблюдавшая за ним, развернулась к окну и плотнее задернула ткань на них. В той буре, что сейчас металась по Раданару, она видела гораздо больше, чем просто ветер и дождь.

— У тебя больше не будет детей, — тихо, но веско проговорила она, возвращая мысли Хорана в дом. — Ни у тебя, ни у жены. Думаю, я понятно говорю.

Тот молчал. В его ушах стоял шум моря и жуткий, смертоносный прибой на острых скалах.

— На твоем народе достаточно крови, — будто читая его мысли, сказала старая ведунья. — Задумаешь рыбам скормить, один пойдешь. Пеший. Кони туда не ходят, даже под плетью. Решай сейчас.

Ее глаза впились в вожака. Куда только подевалось его величие и стать. Широкие плечи согнулись, как у древнего старика, голова опустилась на грудь. Холодные капли с его лба, упали на младенцев, а те только улыбнулись, даже гроза по странному делу, стихла. Ливень и тот перестал бить по крышам и окнам. Снаружи сделалось тихо, только кони ржали, все еще напуганные бурей.

Хоран смотрел, и ничего не видел, кроме кровавого прибоя. Дурное видение было ему чуждо, он уже знал, что не сможет этого сделать. Лучше уж самому кинуться в море. Его грудь шумно поднялась, и он заговорил осипшим голосом.

— Не отдам! — выдохнул он. — Мои дети и я им отец! А если кто против моего слова скажет…

— Не скажет, — оборвала его ведунья. — Сын у тебя и дочь. Крепенькие. Черноту их я скрыть могу. Не колдовством, конечно же. Травами. Жена твоя деток еще не видела, ей знать не нужно. Раз ты их оставить решил, скажу еще немного. Ты не отец им, а она не мать. У них родители другие были. Сказ о предке твоем, Хармороге, правдив…

— Мои они! — гаркнул на нее Хоран, придя в себя. — И воспитаю я их…как родных, сына и дочь. А если и будет за то месть моего предка, от слов своих все равно не откажусь.

— Смел ты, — ведунья улыбнулась ему пожелтевшими от времени зубами. — Детей мне на закате привезешь. Волосы им высветлю, не на всю жизнь конечно. В их крови сила, которой мир перевернуть можно. Чернота волос проглянется, но лет на двадцать хватит.

Пригладив свои седые волосы, она покинула дом главы Раданара. Многие глаза ее провожали. Ведунья видела их, тех, кто выглядывал в окошки. Людей мучило любопытство. За ней следили до самого ее дома. Старуха, не подавая вида, шлепала по лужам, подобрав полы колоры, одеяния поверх рубашки и штанов.

Дом ведуньи стоял ближе остальных к лесу. Его покрывали многолетние мхи, а пышнолапые ели укрывали от ветра. Хоть ведунья сама хозяйство не держала, нужды она ни в чем не знала. Раданарцы жаловали ее, и она это знала.

Стоило ей захлопнуть дверь, как селение замерло. Свет не горел ни в одном окне. Хоран, тоже затушив свечу, оставил жену спать, а окна закрыл грубой кожей. Реадну он не выпускал из комнаты весь следующий день, а вечером, спеленав сытых младенцев, собрался к ведунье.

Дождавшись заката, он сел на коня. Детей Хоран укрыл своим плащом и отправился в объезд селения, подальше от любопытных глаз. Над Раданаром все еще висело молчание, будто ни у кого не было никаких дел. Никто не решался заговорить о произошедшем.

К дому знахарки он подъехал со стороны леса. Привязав коня, Хоран тихо спешился и постучался в заднюю дверь, которая оказалась вполовину меньше его роста.

— Не стучи попусту! Открыто, — донеслось