Действие романа сербского писателя Горана Петровича, представляющего собой причудливое переплетение фантастики и реальности, разворачивается на фоне подлинных событий из истории Сербии первой половины XX века. В котором говорится о печальном стебельке полыни, о загадочной работе, загадочном писателе и сафьяновом переплете, о высоте наших гор, нежном аромате, исходящем от девушки в шляпке колоколом, о мрачном аквариуме, пористых стенах и о том, может ли образоваться плесень в банке с абрикосовым джемом, открытой в понедельник. О том, где была бы Луна, а где Полярная звезда, если бы не набежавшие облака, есть ли сходство между библиотекой и ботаническим садом, как вернуть блеск воспоминаниям, что можно увидеть в глазах внимательного читателя, как без всякого сожаления образуется простое будущее время от глагола «быть», где все еще есть кунжутное масло и настоящий барбанац, где находится самый большой торговый центр на Балканах, что произошло с ординарцем короля Петра Второго, чего только нет в подушке у девушки, а также о багаже, достойном трансатлантического плавания. В котором говорится о роскошном саде, а немного дальше и о французском парке, о перголе, увитой поздними розами, о светло-темной вилле и надписи на фронтоне, о заметке в «Политике», о слишком большой тени, о том, что находилось в застекленном павильоне, о разговоре с человеком, который, ни с чем не считаясь, нажимал и нажимал кнопку звонка, и о вопросе: какой толк от рецептов, если нельзя чего-нибудь добавить по собственному вкусу? О море, исцарапанных коленках, мокрой полосатой парчовой ткани и фунтиках с песком, о военном искусстве и распугивании галок вокруг дворца, и особо о гимнастике для легких, о ненужной радости, о цветке мальвы, дописывании имен на полях, о парадах, факельных шествиях и о губах, синих от чернильного карандаша, о жизненных рубриках и совершенствовании языка по старым газетам. В котором говорится о дефиците баланса одной жизни, о сундуке, обитом внутри присборенным и простеганным запахом другого мира, о мадемуазель Увиль и патронессе Дидье, о шариках из хлебного мякиша и о комках пуха, о том, можно ли из слов построить церковь, как недалеко может быть от Сеняка до Великого Врачара, о пальмах, которые цветут раз в сто лет, и об отпечатках фиолетовых чернил и следах пастельных карандашей на подушечках пальцев. В котором продолжается рассказ о полной отдаче самого себя и других крупных тратах, о лупе ювелира, о порфировом бюсте, о больших пальцах, засунутых за жилетку, о бантах на людях из мира искусства и об их пелеринах, о спирали читательского интереса и жизни между одной и другой любовью, о клятве на веки и веки веков, о расстегивании пуговиц губами и развязывании узлов зубами и о том, как во все проникла коварная действительность, гарь и искры. В котором рассматривается интерьер и вопрос о том, можно ли убежать от языка, а также говорится о сходстве между женской расщелиной и книгой, о том, действительно ли любая книга, где бы она ни находилась, в сущности, лежит возле Великого пути; о том, как на расстоянии поставить или исключить диагноз «бронхит»; о том, можно ли одновременно быть в квартире и за ее пределами, и, наконец, куда бы ускакал князь с постамента своего памятника. Из которого становится кое-что известно о смысле одного зачатия и о торжественном обеде спустя два десятилетия и девять месяцев после него, о состоянии ступора и вывалившихся внутренностях тысяч домов, о недоразумении с авангардом одной из частей Третьего рейха и о «дыхании» через громкоговоритель радиоприемника, о джентльменском перелистывании страниц и изучении русского языка, о выстреле, который ознаменовал собой начало успешной карьеры, и о еще одной безответной любви, о невозможности вынести из романа секретер из розового и лимонного дерева, о другой книге, которая на самом деле оказалась ловушкой, и об отказе от действительности. В котором речь идет о еще одной облачной ночи, но, к счастью, и о полнолунии внутри книги, о том, как готовят постную долму, о страдательном залоге, о струнах, настолько чувствительных, что их звучание может нарушить даже сквозняк, изменение температуры или настроение, потом об обмане собственной тени, о предчувствии, скрытом в куске порфира, о неприятном разговоре с редактором и об окончательном сличении текстов. О том, как кое-что — закончилось и как кое-что другое — началось.
|