неплохой работе уж совершенно надоели, и мы завалены различными письмами про тебя и просьбами тебя наказать, что мы делаем весьма слабо. Так вот тебе этот твой шанц. У нас истекает срок договора с теплично-парниковым хозяйством, и если нам не продлят договор, то этот чертов немец Метцель ставит нам неустойку. И мы плотим пять тысяч. А немец нам точно вставит перо, потому что он - не русский и никакого другого хозяйства, кроме своего, понимать не хочет. К тому ж он очень сердитый: у него парники, и к нему всякая сволочь ездит клянчить лук, огурцы, помидоры и редиску, имея блатные справки от вышестоящих организаций. А поскольку справки высокие, то немец их должен скрепя сердце удовлетворять, чтоб его не выперли с работы. И он их удовлетворяет, разбазаривая свое немецкое парниковое имущество, отчего он очень стал злой, и ты точно увидишь, что пять тысяч он с нас обязательно слупит..."

— А что же мне тогда нужно сделать? - спрашиваю я, дрожа и догадываясь.

— А тебе нужно сделать, - нахально усмехается Герасимчук, - чтобы он нам договор пролонгировал на полгода, и нам тогда пять тысяч не платить.

— Это что такое значит "пролонгировал"? – обмирая и снова догадываясь, спрашиваю я.

— А это значит, чтоб он нам срок его исполнения продлил, дорогуша, - все так же усмехается Герасимчук. -

И мы тогда не станем платить пять тысяч.

— Дак а что же он, дурак, что ли? - вырвалось у меня. - Зачем он будет продлять договор, зная, что он с

нас может получить пять тысяч?

— А вот за тем мы тебя и посылаем, - нежничает этот дьявол. - Вот это тебе и есть твой шанц последней работы на нашем предприятии. Выполнишь - орел, сокол, премия, и все прошлые дела - в архив. Не выполнишь – ну уж и сам понимаешь, - сокрушенно развел он руками.

— Дак это вы что же, как в сказке, значит? – лишь тихо спросил я.

— Да, как в сказке, - подтвердил Герасимчук. И я от него так же тихо вышел, тут же решив совершенно никуда

больше не ехать.

Потому как ехать мне туда было совершенно не к чему. Ибо немца этого я знал как облупленного, равно как и он меня. Сам я с ним и заключал вышеупомянутый договор о поставке продукции. Причем немец совершенно не хотел его подписывать, а я клялся и божился, что все будет выполнено в срок на высшем уровне аккуратизма и исполнительности.

Так что ничего хорошего от моего дружеского визита к немчуре, за исключением того, что он просто велел бы вытолкать меня в шею, мне ожидать не приходилось. Отчего я и пошел к стенду около "Бюро по трудоустройству" искать новую работу.

Ну и там смотрю, что везде "требуется, требуется", а сам и думаю - черт с ним, съезжу, авось как-нибудь там это и пронесет - вдруг этот немец уже совсем сошел с ума и все мне сейчас сразу подпишет хохоча. А мне терять нечего.

С такими мыслями я и являюсь в это образцовое блатное хозяйство. И, гордо задрав плешивую голову, следую между рядами освещенных изнутри теплых стеклянных теплиц, полных огурцов, луку и помидоров для начальства. После чего и оказываюсь в кабинетике, где с ходу, не давая ей дух перевести, спрашиваю наглую от постоянных просителей секретаршу:

— Владимир Адольфович у себя?

— У себя, - нахально отвечает она.

— Я к нему.

— Одну минутку! - вопит она, но я уже делаю шаг, открываю кожаную дверь и вижу, что там сидит мелкое

совещание. А во главе его ораторствует какой-то мужик, но он далеко не тот мой друг, бравый камрад Метцель, а какой-то совсем другой начальствующий мужичонка.

- Извините, - говорю. - Помешал.

И делаю шаг назад.

А там секретарша Нинка на меня бросается, что, дескать, куда это я лезу, что Метцель действительно у себя. Но он у себя дома, потому что он месяц назад вышел на пенсию и сейчас сидит дома от обиды, что его на пенсию послали.

— А если вы насчет луку или огурцов, то у нас их нету, они будут в марте-апреле, а мы сейчас только лишь

произвели посадку этих культур, - говорит мне Нинка.

— Милая Ниночка, - отвечаю я ей. - На кой же мне они сдались, ваши огурчики, свеженькая ты моя, когда я

к вам совсем по другому делу, связанному сугубо с производством, а не то чтоб все жрать да разбазаривать.

— Ну это тогда совсем другой коленкор, - успокаивается Нинка. И мне говорит: - Вы подождите, у него товарищи из Норильска. Они скоро закончат, и он вас примет.

— А я и жду, я и жду, - отвечаю. А сам думаю: - Господи! Да неужто уж и спасен?

Ну, часа всего полтора и прождал. Они все оттуда выходят, как из парилки. А я к оратору:

— Товарищ! Товарищ!

— Что? Нет! - гаркнул он. - Я! Мы идем обедать.

Луку нет, огурцов нет, помидоров нет!

-Да я...

- Нету луку! Нету огурцов! Вы прекратите эту порочную практику, понимаешь! Что у вас? Письмо? Откуда?

И он берет в ручки свои мою бумаженцию и долго в нее смотрит, ничего совершенно не понимая.

А тут Нинка-умница, чтобы свой ум доказать, хихикая ему говорит:

— Да нет, Мултык Джангазиевич, оне совершенно по другому вопросу. Насчет продления договора о поставке...

— А-а, - смягчился новый начальник. - Что ж вы сразу мне не сказали?

Вынимает свою шариковую ручку, а у меня аж сердце захолонуло.

— Где расписаться-то? И что же вы это, товарищи, нас так со сроками подводите? - журит он меня, держа мой

документ и свою авторучку вместе.

— Да мы... У нас реконструкция. Всего на полгода и продлить-то, - лепечу я.

И смотрю - о господи! - деловой этот замечательный человек, красивый этот Муллюк Минаретович, стоящий

ныне, как скала, на страже государственных огурцов и луку, быстро мне все подписывает, а Нинке говорит:

- Шлепнешь печать. Мы пошли обедать.

После чего и уходит прочь с нетерпеливо топчущимися, как стоялые кони, норильчанами.

И - о господи! - спасен! Крашеная Нинка, все еще хихикая, ставит мне печать, я дарю ей приготовленную шоколадку "Сказки Пушкина" и действительно, как в сказке, на крыльях Радости и Победы вылетаю за дверь этого нервного предприятия.

- Спасен, - думаю. - Спасен! Прогрессивка - моя, премия - моя, а все прошлые дела - в архив!

А в это время в кабинете звонок. Я притаился за дверью.

- Да, да. Нет, нет, - говорит Нинка. - Уже ушел, одну минуточку - я посмотрю.

Выбегает. Я притаился за дверью.

- Товарищ! Товарищ! - кричит она в лестничный пролет.

Ха-ха! Нету там для тебя товарищей!

Она и возвращается, понурая, говорит в телефон:

- Нет, он уже уехал, наверное.

Из телефона же - ругань с акцентом, даже за дверью слышно.

- Ага, - думаю. - Опомнился? Ну, да поздновато, брат. Подпись-то на месте. И печать там же.

И на уже упомянутых крыльях лечу дальше. Солнце светит ясное, здравствуй, страна прекрасная! Небо - синее, скоро - весна, уж и теплом повеяло, и я - вон он я какой молодец! Все свои интересы соблюл, включая и интересы родного предприятия.

А только жрать мне сильно захотелось, а