тяжелейшего заболевания крови – говорят, неизлечимого…

– Как там сказано насчет крови? – спросил лейтенант.

Левицкий перевернул первый лист и с неудовольствием прочитал: «Это твое поганое дыхание отравило мою кровь».

– Забавно, – сказал Аникеев.

– Забавно не это, – возразил Григорьев. – А то, что все письма, кроме одного, пришли после Рождества. Только одно из них, собственно, успело поздравить… Когда они были отправлены, выяснили?

– Первое – двадцать четвертого декабря, остальные четыре – шестого января. Но и первое и последующие отправлены через одно и то же отделение связи. Видимо, брошены в один и тот же почтовый ящик…

– Вы сказали: остальные четыре. Должно быть: пять.

– Конверт одного пока ищут. Хозяин его куда-то дел, не может вспомнить.

– Первое было отправлено двадцать четвертого декабря? Накануне католического Рождества… Почему так долго шло?

– Праздники… Новый год…

– Остальные – шестого января. Разве они успели бы поздравить?…Книги по колдовству, говорите? Это, скорее, маньяк, а не террорист. Шизофреник с навязчивой идеей. Очень похоже… И в общем-то, смысла никакого. Пятеро из шести сразу заметили порошок. Еще бы! Сейчас по телевизору только об этом и говорят. То рицин, то гидразин, то Америка, то Бельгия…

– Видели, как они изготовление рицина в «Намедни» показывали? – вмешался майор Булгаков. – Вот враги народа, ей-Богу!

– А захват «Норд-Оста»! – встрепенулся картавый эксперт Полежаев.

– Не отвлекайтесь, – кисло попросил Левицкий, взглянув на часы: Анюта ждала уже не меньше получаса. – Какие будут соображения?

– Маньяк! – весело ответил Аникеев. – Террористы-то зачем будут рассылать именные послания?

– Чтобы их обязательно вскрыли, – вместо Левицкого ответил лейтенант.

– Получается, он пользовался базой телефонных номеров? – спросил Григорьев.

Левицкий быстро глянул на него.

– Наверное, да…

– То есть вы перечислили тех людей, которые являются владельцами квартир и на кого оформлены телефоны?

– За одним исключением…

– Каким?

– В первом случае квартира принадлежит не Евгению Владимировичу Александрову, а его жене – Ольге Григорьевне.

– Той, которую сбила машина?

– Да.

– Странно, что письмо адресовано ему.

– Не совсем. Супругам принадлежит блок из двух квартир – трех– и четырехкомнатной. Адрес у них один, зато два телефона. На Александрова оформлен второй. Тот, кто отправлял, мог перепутать. Что еще?

– Письмо составлено так, что может быть адресовано как женщине, так и мужчине, – сказал эксперт. – Отправлять могли также и мужчина и женщина.

Левицкий еще раз пробежал текст глазами и молча кивнул.

– В письме предлагается повеситься или отравиться? – спросил лейтенант. – То есть порошок прилагается на этот случай?

– Веревки в конверте не было? На случай «повеситься»? – с серьезным видом спросил Аникеев.

«Ребята правы, – подумал Левицкий. – Какой, к черту, терроризм? Хулиганство, маньяк, хитрая комбинация с целью завладеть имуществом убиенной старушки – да все что угодно, но наших-то зачем припрягать? Господи, у нас столько своих проблем…» Милицию он недолюбливал. Вот кто плохо работает. Мы им полную базу данных по возможным шахидам, а они ее в сейф на вечные времена и – регистрацию на год без малейшей проверки! И как предотвращать теракты, спрашивается? Зато потом, когда что-то где-то рванет, они начинают всякую ерунду слать «на предмет причастности к Бен Ладену». Скоро любую пьяную драку будут к терроризму приплетать.

– «Твой ад начинается…» – медленно процитировал лейтенант, разоблачая свою прекрасную память. – Сегодня какое число?

– Двадцатое января, – сказал Левицкий. – Извини, тебя как зовут, я забыл?

– Федя, – сказал лейтенант. – Точнее, Федор Марков.

* * *

Когда человек торопит зиму, он, наверное, выглядит довольно забавно в глазах Бога. Ровно семьдесят зим – такова средняя продолжительность человеческой жизни. Из них вычтем первые пять (справедливо будет вычесть и последние пять, проведенные в постели с безнадежным переломом шейки бедра, но давайте уповать на Божье милосердие), и сколько останется? Шестьдесят пять штук! Одна коробка, так сказать… Три килограмма… А с другой стороны, несколько тысяч лет Бог слышит жалобы на зиму и ничего при этом не предпринимает. Здесь можно сделать некоторые выводы относительно природы неблагодарного и упрямого человеческого характера, но ведь можно сделать и выводы относительно… Ну, это уж совсем крамольная тема!

Анюта стояла на остановке и периодически отскакивала назад, если какая-нибудь машина проезжала по кромке дороги, поднимая ворохи темно-серых брызг. Каких там брызг! – Волн! Затем Анюта возвращалась обратно.

Во-первых, она замерзла, и прыжки туда-сюда согревали ее; во-вторых, с бордюра был лучше виден поворот, на котором, собственно, и должна была появиться машина. Машина кого?.. Сложный вопрос…

Никогда в жизни она не думала, что может попасть в такую дурацкую ситуацию. Эта дурацкая ситуация противоречила всему что только возможно: Анютиному характеру, убеждениям, воспитанию, биографии, интеллектуальным способностям, внешним данным и даже манере одеваться! Книгам, которые она читала, фильмам, которые она смотрела, блюдам, которые она готовила, духам, которыми пользовалась – всему абсолютно. Но это случилось с ней: она влюбилась в женатого человека.

Анюте было тридцать лет. Она закончила педагогический институт – вышла оттуда учительницей английского и испанского – и вот уже семь лет благополучно работала в небольшом, но успешном туристическом агентстве. С Нового года стала заместителем директора.

Анюта была красивая девушка. Причем, такая – на все времена мадам. Не высокая, не низкая, не худая, не полная, не курносая, не бровастая, не скуластая, не щекастая. Да еще с талией. В общем, она не побоялась бы и путешествий на машине времени: и в семнадцатом веке, и в пятнадцатом, и в сорок седьмом нашелся бы на нее любитель, и был бы он не извращенцем, а среднестатистическим самцом любой страны и любого социального круга. Очень удобно…

И очень обидно. Такая универсальная красота – и такой глупый выбор!

Это случилось в конце двухтысячного – на гребне всеобщей лихорадки по поводу миллениума. Народ как чокнулся. Те, которые год назад круглую дату не отмечали, но наслушались красочных историй про всякие там немыслимые фейерверки в Паттайе и Гонконге, Париже и Пхукете, теперь рванулись наверстывать упущенное. Сразу же оказалось, что настоящий миллениум – это тот, который в этом году. Вот какая хитрая штука! Ах, как обманулись те идиоты, что съездили триста шестьдесят пять