В No№ 7-м и 9-м «Современника» за прошлый год помещен был замечательный во многих отношениях разбор "сочинений А. Н. Островского", в котором остроумный рецензент, г. Н. -бов, среду, представляемую нашим даровитым драматургом, весьма удачно назвал темным царством. Да, действительно, быт купеческий, быт мещанский, вообще быт тех людей, которых один безобразный суздальский дворянчик, с высоты величия и в справедливой гордости доблестными предками (которых, как гласит история, во время оно суздальские князья подчас бивали батогами, а подчас и "шелепами смиряли"^[1]) грамматически окрестил названием "людей среднего рода" — быт этих людей, где семейные и общественные отношения до крайности ложны — есть "темное царство". Это не то фантастическое темное царство, в котором, по свидетельству народных сказок, царствует Кащей Бессмертный, а действительно существующее, более или менее знакомое всем, присущее нам "темное царство", в котором самодуры-родители, самодуры-мужья, самодуры-хозяева порядки держат, как медведь в лесу дуги гнет: гнут не парят, переломят — не тужат. Они владычествуют забитою, обезличенною, безответною молодежью, на основании свода патриархально-семейных законов, сложившихся на Руси под темным влиянием Сарая и Византии^[2] и собранных вкупе еще в XVI столетии знаменитым благовещенским попом Сильвестром,^[3] игравшим некоторое время столь важную роль при дворе Ивана Грозного. Этот свод патриархального самодурства известен под названием "Домостроя".^[4] Конечно, самодурствующие, на точном его основании, все эти Большовы, Русаковы, Торцовы^[5] и другие герои темного царства, представленные г. Островским, ни в рукописях (довольно редких), ни в печати не читали «Домостроя», еще только за одиннадцать лет пред сим извлеченного из мрака архивного, но каждое правило сильвестрова устава, каждое слово его, помимо «Домостроя» прямо от сарайско-византийского влияния вошло в плоть и кровь самодуров XIV и XV столетий и с тех пор, как некое священное и неприкосновенное предание, устно передается из поколения в поколение и благоговейно хранится в наглухо закупоренных святилищах семейной жизни "среднего рода людей". Безответные личности, все эти угнетаемые семейным деспотизмом Мити, Авдотьи Максимовны, Брусковы^[6] и пр. и пр. не только страдают, но в страдании своем поучаются самодурству, проходят его школу для того, чтобы со временем, когда сойдет в глубокие холодные могилы дурящее над ними поколение, когда настанет им самим пора принять бразды самодурного правления и сделаться владыками темного царства, умели бы самодурничать над другими, младшими поколениями, умели бы гнуть в дугу жен, детей, племянников, приказчиков, как их самих прежде гнули их родители, старшие свойственники и хозяева. Все поколения, которым суждено провести жизнь в области "темного царства", смолоду терпят, а под старость страданиями других вымещают прежние собственные свои страдания. В "Свои люди — сочтемся" г. Островский представляет нам целые три поколения самодуров: Вольтова сменяет Подхалюзин, а в Тишке уж подготавливается достойный преемник Подхалюзина. И переходит из рода в род, из века в век темное наследие, доставшееся нам от Сарая и Византии, вот уж более шестисот лет переходит. И передаются из поколения в поколение домостройные предания невежества, и благоденствует окрепшее на русской почве самодурство, путем побоев и ругательств передающее грядущим поколениям неприкосновенные, нерушимые уставы "Домостроя".

Но неужели это, хотя и вековое, но все-таки чуждое народу и не на всю же его массу распространенное самодурство, с такою фотографическою верностью изображаемое г. Островским, — бессмертно, неужели "темному царству" не будет конца? Ведь и у Кащея Бессмертного была же смерть. "Стоит в поле дуб, — сказывал он матери Ивана Царевича, заключенной им в свое фантастическое темное царство, — а под дубом ящик, в ящике заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце моя смерть." Не олицетворяются ли здесь в образах дуба, ящика, зайца и т. д. следующие друг за другом поколения, как жизнь кащееву, хранящие в себе уставы домостройного быта, построенного на трех краеугольных камнях — суеверии, самодурстве и невежестве? Но если так, то когда же явится могучий богатырь Иван Царевич раздавить яйцо, "чтобы тут ему, Кащею Бессмертному, и смерть приключилася"? Скоро ли он освободит из темного царства кащеева свою матушку, в которой народная фантазия олицетворила нашу матушку — святую Русь? Скоро ли он выручит ее, томящуюся под железным игом самодурства, в потемках невежества и суеверия, ровно в заколдованных палатах кащеевых? Когда же, когда явится наконец светлый витязь Иван Царевич с своей грозой на домостройное темное царслво, когда он разрушит его и прах развеет по чисту полю, чтоб и духу его не осталось на святой Руси? Где он, наш светлый, могучий витязь, где он, наш храбрый удача-богатырь?.. В сказке сказывается, что нашел Иван Царевич воду живую-целебную, что проник он в царство Солнца, в царство вечного света и нарвал там для своей матушки золотых, сияющих яблоков, что прилетел он к ней на выручку на разумном коне, одаренном свободным словом человеческим и, убив Кащея Бессмертного, вывел матушку из царства темного, затворил это царство на веки-вечные тяжелыми затворами подземными. — Общечеловеческое образование — вот наш Иван Царевич, которому суждено избавить русскую землю от самодурства и невежества, живой водой исцелить наболевшие раны ее и дать ей сорванные в царстве вечного света золотые плоды — добро, правду и науку. Летит, летит уже к нам благодетельный Иван Царевич, уже слышны звонкие удары серебряных копыт разумного коня его, струи благодатного света, льющиеся от ясного лица нашего избавителя, уж начинают пронизывать густую мглу темного царства… Скорей, скорей гость, давно жданный, давно гаданный!

Но в чаянии близкого явления на святой Руси этого героя, оглянемся назад, посмотрим в глубь протекших веков, попытаемся узнать, испокон ли веку стоит на почве нашей темное царство, или откуда со стороны к нам пришло.

Не испокон веку стоит оно, не со стороны пришло. Сами мы у чужих людей забрали, сами мы его у бывших врагов своих с бою, на поле ратном отняли.

Русский народ искони был народом завоевательным, доказательство тому в его тысячелетней истории. Много славы, много блеска государственного, много племен и областей досталось ему от этих завоеваний. Но таков, по неисповедимым судьбам Провидения, удел человечества, что всякий народ в победных