испачкалась о них. Положив пистолет на тумбочку, он отошел и принялся ждать. Сам еще не понимая чего.

Лишь спустя минуту или более Павел решился опуститься перед ней на колени и коснуться пальцами щеки. Теплой гладкой щеки, над которой у виска вытянулась красноватая змейка шрама. Погладил молча пальцами и коснулся шеи. Легонько нажал, затем переместил пальцы и снова замер в ожидании.

И резко отдернул руку. Тело при этом осталось неподвижным, но стремительный жест едва не опрокинул самого Павла.

- Да что же это? - тихо произнес он, все так же на коленях подползая к тумбочке и доставая из ящика карманное зеркальце. Поднес к губам массажистки и внимательно следил, ожидая и вяло, тягостно надеясь, чувствуя, всю бессмысленность и безнадежность ожиданий, удостовериваясь в наступающем ужасе неизбежного. - Да что же?

Наконец, он отнял зеркальце. Хотел снова поднести, да вовремя одернул себя. И замер, по-прежнему держа ненужное зеркальце в руке.

Массажистка лежала спокойно, ее открытые глаза равнодушно смотрели в угол, на стоящий там женский зонт-трость, когда-то, в прошлой жизни, позабытый здесь Серафимой. Павел хотел закрыть их, но, коснувшись пальцами век, не смог себя заставить сделать задуманное. Рука не слушалась.

Он проследил глазами за взглядом массажистки, увидел позабытый зонтик, его подарок на прошедший Женский день и как-то неловко погладил Алису по щеке двумя пальцами, всякий раз боясь потревожить распухший шрам на виске, кровь на котором уже начала застывать.

- Она не придет больше, - тихо прошептал Павел, точно прося прощения. - Не придет.

После конца

Позже ему показалось, что в квартире он не один. Должно быть, и вправду кто-то пришел к нему, не поворачивая головы ко входу, не отрывая взгляда от лежащего перед ним тела, он услышал шаги. Поначалу робкие, затем по мере их приближения, все более уверенные и твердые.

Лишь когда шаги эти остановились пред ним, он поднял голову и обернулся. А затем протянул руку, пытаясь коснуться того, кто пришел.

Это ему удалось, подушечки пальцев коснулись теплой кожи ноги, скрытой под легкими колготками, почти незаметными в наступающих сумерках. Помедлив, он убрал руку, а затем коснулся снова. И ощутил ответное прикосновение пальцев.

Женщина возвышалась перед ним, в ее глазах он разглядел блестки зарождающихся слез.

- Это ты? - спросила она. Он кивнул. - Я знала. Поэтому и пришла.

Он потянул ее руку вниз, она присела на корточки, коленом коснувшись его локтя. Ему это напомнило что-то далекое, бесконечно далекое сейчас и отныне. Столь далекое, что воспоминания о нем кажутся картинками, виденными в глянцевых журналах, что продают порой на лотках близ станций метро предприимчивые молодые люди. Поблекшими от безнадежно прожитых времен картинками. Некогда ублажавшими взор, а потом приевшимися и заброшенными за ненадобностью в самый дальний угол пыльной, плохо проветриваемой памяти.

Он вспомнил и невольно поднял руку и положил ладонь ей на колено. Просто для того, чтобы вспомнить это промелькнувшее перед его взором ощущение, прочувствовать выхваченную из тлена памяти картинку, прежде чем снова расстаться с нею. Теперь, наверное, уже навсегда.

- Его нашли час назад, - продолжила она. - И... другого тоже, вместе, в подвале.

- Я знаю.

Она повернула его лицо к себе, более для того, чтобы он не смотрел непрерывно на лежащее перед ним тело.

- Ты так сильно хотел этого? - спросила она.

- Не я... она... она тоже. Нам нужно было... - он хотел объяснить то, что чувствовал в эти минуты и ранее, немногим более часа назад, но для этого необходимо было говорить, долго говорить, подбирая слова и, складывая их в знакомые фразы, старые избитые слова и пошлые фразы... он знал, что не сможет этого сделать... ни сейчас, ни когда бы то ни было. Слова не предназначены для того, чтобы объяснять, они едва могут передавать самые простые вещи, элементарные сведения, те, что естественны для каждого... но сейчас... ему пришлось бы создавать новые слова и строить новые фразы.... Она бы еще долго не понимала его. Поняла бы? - кто знает?

Он произнес только одно слово, странное слово "высвобождение" и сделал знак рукой, точно выплывал с ее помощью на поверхность бурливой реки, откуда-то из глубины, с извечной тишины и покоя на свежий воздух, в шумливые волны, к свету, к теплу, к извилистым берегам. И в этот момент она поняла его. И, поняв, внезапно прижала его голову к груди.

Перед этим он сказал еще одно слово, не успел договорить, видно, что-то очень важное, когда она прижала его голову к груди, и все последующие слова, кроме первого, успевшего вырваться из уст, остались при нем.

Он сказал: "теперь" и замолчал.

И снова она поняла его. И почувствовала то же самое, что чувствовал в эти мгновения он. Точно им не требовалось слов, чтобы понимать друг друга.

И она опустилась на колени, рядом с ним, потому как еще долго им предстояло сидеть, вот так вот, прижавшись, прежде чем разлучиться навсегда, все так же держа его голову на груди, чувствуя, как по щекам текут слезы: по его и по ее щекам. И они где-то смешивались, эти слезы, несмотря на то, что в действительности, в реальном мире этого не могло произойти, но они смешивались, и текли уже вместе, соединившись одна с одной в единое целое, на тот срок, что предстоит быть вместе, пока сухой и холодный ветер не развеет последние их следы.

Где-то далеко пискнула сигнализация какой-то машины. Пискнула и смолкла, не в силах пробиться сквозь наступившую на город тишину.

А они еще крепче прижались друг к другу и долго, очень долго, пока не приехали люди в форме, молча сидели на полу как два человека, пережившие потерю своей путеводной звезды и уж не надеющиеся отыскать ее снова.

апрель 1998, март-май 2001