- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (381) »
Людям моей судьбы,
Неугосимой памяти погибших.
Чести и мужеству тех,
кто выстоял.
Часть первая. В огне
Глава первая
Ни дыхания, ни биения сердца… Врач Михаил Степанович Варакин на безмолвный вопрос дежурной сестры хмуро кивнул и, выходя из палаты, захватил с собою со столика историю болезни умершего. После отступления из Смоленска эвакогоспиталь помещался тут, в кирпичном здании средней школы, среди липовой рощицы, окружавшей когда-то церковь. Варакин, прибыв сюда после долгих лет, с трудом узнал родные места детства. Церковь сгорела в двадцатых годах, когда Михаилу было всего лет четырнадцать Роща долго была местом воздыханий сельских парочек. Заросли травой и сровнялись могилы давних попов, похороненных когда-то в ограде церкви. Сирень и жасмин разрослись, и откуда-то появилась густой чащобой малина. Потом на старинном церковном фундаменте поставили школу. За церковью, во фруктовом саду, был поповский дом, и для всех окрестных ребят не было яблок слаще поповских. Их в детстве отведал и Михаил, тогда просто Мишка Варакин, хотя внуку районного агронома были доступны точно такие же плоды и не было нужды их воровать, раздирая штаны о забор поповского сада. В бывшем поповском доме теперь и помещалась та самая шоковая палата эвакогоспиталя, за которой Варакин особенно пристально наблюдал. Борьба против шока была уже несколько лет темой научной работы Варакина. Над ней он трудился и во время финской войны, продолжал ее и теперь. В связи с активными боями под Ельней в госпиталь в последние дни прибывало особенно много тяжелораненых. Смертность в шоковой палате резко повысилась. Это угнетало Варакина. Наука оказывалась бессильной. Казалось, работы Павлова в этой области все раскрыли, все объяснили, но практика не давала желаемых результатов… Сумрачный шел Михаил по саду. Было еще достаточно тепло, и раненые предпочитали душным палатам свежий воздух под липами. Сад был всегда полон серых халатов и белых повязок, от дальнего столика слышался стук домино. Некоторые из ходячих раненых тоже отбыли первые дни в «поповском доме» и теперь, когда минула опасность, ожидали эвакуации в глубокий тыл. Глухо стукнувшись, c ветки упало к самым ногам Варакина крупное, спелое яблоко. Михаил не думая наклонился и машинально его подобрал. — Товарищ военврач, разрешите к вам обратиться? — Неожиданно прозвучал голос. Перед Варакиным как из земли вырос молодой паренек-казах. — Опять о том же все, Жарок? — Опять о том, товарищ военврач! Видите, как поправляюсь? Зачем меня посылать далеко? Транспорт зря беспокоить… Зашлют на какой-нибудь на «Макар телят не гонял», а я свою часть потом не найду. Две-три недели еще — и на фронт… — А домой? — После войны попадем домой, а?! Варакин вспомнил, что Жягетбаев детдомовец и у него нет родных. — Не знаю, Жарок, не знаю. Спросите начальство. Вообще-то вы молодец… — Как собака! — похвалился казах. — Рану лизал, и все заживает… Вот так, товарищ военврач! Казахский шкура здоровая. — Комсомольское сердце здоровое у вас, Жягетбаев, — сказал Варакин. — Ничего я вам не могу ответить. Говорите с начальством, — настойчиво заключил он. — Нате-ка вам, смотрите, какое хорошее яблоко с ветки упало. Алма-Ата, да и только! — Варакин протянул раненому подобранную титовку. Тот взял и разочарованно отошел. Раненые нередко просили не отправлять их в тыл, надеясь, что из эвакогоспиталя они непременно вернутся в прежнюю свою часть. Иные из них говорили даже «домой», имея в виду свой полк, батальон, свою роту, в которой остались друзья… Широкие каменные плиты лежали перед входом в здание школы еще со времен церкви. Из щелей меж ними выглядывал мягкий бархат зеленого мха. Михаил машинально обшаркал о них подошвы, задумчиво ответил на приветствие дневального, постоял перед входом и вдруг только тут сообразил, что дежурство свое он сдал и в шоковую палату зашел уже после сдачи дежурства. Значит, он был свободен. Он повернулся и зашагал к воротам, на выход. Но он не пошел из госпиталя «домой» — в избу, где помещался еще с двумя врачами. Минуя сельскую улицу, он вышел по узкой тропинке к лесу, откуда несколько дней назад выбыла на передний край какая-то резервная часть, оставив после себя опустевшими многочисленные землянки. Яркое солнце пробилось в лес и заиграло в желто-красной листве. Но Варакин, занятый своими думами, не заметил приветов солнца и леса. Что сталось бы с сердцем врача, особенно во время войны, если бы он позволил обычному человеческому состраданию возобладать над сознанием своего врачебного долга и над уверенностью в силах науки и личного своего искусства! Варакин считал, что силу своей ненависти к человеческим страданиям он не должен растрачивать на сострадательную жалость, что все свои силы, всю изощренность врачебного ума и умелость рук он должен отдать самой практической борьбе против страданий и боли. Но сколько бы Михаил ни упражнялся в подобного рода стоических суждениях, на самом деле он никогда не умел отречься от ощущения боли за своего пациента. Может быть, неодолимость этого чувства и толкнула Варакина на работу по борьбе с самим ощущением невыносимой боли. Михаил утверждал теоретически, что все пациенты равны для врача. На самом же деле он не раз замечал в себе, что некоторые из его собственных пациентов вызывают в его душе особые чувства привязанности и симпатии, становятся особенно близкими и дорогими. Так, за пять дней пребывания в шоковой палате сделался близок Варакину этот боец-танкист. Лицо его из-за ожога было лишено человеческих черт. Имя его не было известно даже спасенным им пехотинцам, которые доставили его в госпиталь. А сам он только молча глядел и не говорил ничего, как будто он просто не желал отвечать на вопросы. Он все видел, все понимал, но ни на что уже внешне не реагировал. О нем было известно только одно — что он не спасался бегством из горящего танка, а в течение десяти минут, сам в огне, отбивал атаку фашистов на нашу пехоту. Двое пехотинцев, сопровождавшие его по поручению своей роты, рассказали врачу о его подвиге и умоляли спасти его. Варакин с первой минуты видел, что надежды не много — на тридцати процентах поверхности тела ожоги, местами обуглены мышцы… «Распад пораженных тканей, интоксикация…» Все это были только слова из истории болезни, а суть была в том, что смерть наступила не из-за потери белка, не по причине интоксикации, а в силу переполнения меры- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (381) »