услуги ничем, кроме пуль.

Американец немедленно выхватил два блестящих пистолета и выпустил в каждого русского по обойме. Русские отмахивались руками от пуль, но потом всё-таки затихли.

— На сдачу, — с извиняющейся улыбкой сказал американец, убирая оружие. — Примитивный организм очень трудно убить. Поэтому вы и проиграли на Восточном фронте… Гутен таг, штандартенфройляйн.

— Оберштандартенфройляйн, — поправила его женщина. — Оберштандартенфройляйн СС Берта фон Браузер, ассистентка доктора Менгеле, военная преступница — кажется, вы так нас называете? Теперь ваша очередь.

— Вы отлично знаете, кто я, и по чьему поручению здесь, — не стал развивать тему собеседник. — Где он?

Берта фон Браузер молча протянула сумку.

— Ткани в сосуде Дьюара, заморожены под давлением. Мы разработали технику хранения материала, не повреждающую оболочки клеток.

— Сколько времени это может храниться?

— Лет пятьдесят. Но лучше не тянуть до последнего.

— Простите, я снова задам этот чёртов вопрос, но нам нужна уверенность… Это и в самом деле он?

— Я гарантирую это.

— Кора в хорошем состоянии?

— Разумеется. Мы сняли её предельно аккуратно, — она отвечала на вопросы, гадая, когда же американцу надоест их задавать.

— Хорошо… Скажите, — в голосе прорезался настоящий интерес, — а почему вы не попытались сохранить ему жизнь? На определённых условиях мы могли бы на это пойти…

— Он решил иначе, — отрезала женщина. — Другая жизнь — или никакой.

— Мы уважаем последнюю волю сильного противника, — американец усмехнулся. — Что ещё?

— Документация. И разработки доктора Менгеле по второму нервному центру. Обратите внимание на функции вагуса, это важно.

— Извините, я не биолог, — американец развёл руками. — Скорее антибиотик.

Оберштандартенфройляйн одарила собеседника ледяной улыбкой.

— Наверное, — американец тоже осклабился в ответ, — вы думаете, что мы двуличны. Но использование оружия противника, если оно более совершенно — это аксиома войны. Почему бы не использовать и самого противника? В конце концов, он всего лишь человек. И мы сможем его контролировать. Особенно если посадим его… в то самое место.

Оберштандартенфройляйн промолчала. Недалёкие агенты плутократии и в самом деле думают, что всё можно использовать и что люди — это всего лишь люди.

Кто-то выстрелил в окно, посыпались осколки стекла. Американец, не глядя, послал в берлинскую весну три пули. По ту сторону витрины грязно выругались по-русски.

— Я выполнила свои обещания. Теперь американское правительство должно выполнить свои. Вы обещали мне миллион долларов и гражданство США, — оберштандартенфройляйн доигрывала последний акт драмы, не особенно заботясь о производимом впечатлении. Она знала, что её обманут, и была готова к этому.

— Не всё так просто, — американец напустил на себя озабоченный вид. — Во-первых, мы не представляем американское правительство. Мы — группа патриотов, которые считают, что в борьбе за свободу хороши любые средства. Коммунизм распространяется по планете. Опыт величайшего антикоммуниста всех времён и народов может оказаться спасительным. Что касается вас лично…

Оберштандартенфройляйн так и не узнала, что собирался предложить ей агент. Один из русских громил, казалось бы, навеки цивилизованных, внезапно очнулся. Он был не убит, а всего лишь оглушён: пули американца попали в голову, не повредив жизненно важных органов.

Советский солдат открыл глаза. Он был зол, нетрезв, и чувствовал сильную головную боль. Его мутный взор остановилися на американце, и в сердце русского комиссара зашевелилась извечная ненависть генетически неполноценного раба к свободному человеку.

— Prevedd do sviazy, — гнусно выругался он на своём языке и выстрелил из пистолета Калашникова.

Промахнуться было невозможно, но плохо сбалансированная русская пуля описала в воздухе дугу и с грохотом вонзилась под левую грудь немки. Она умерла мгновенно.

Зато для того, чтобы добить громилу, понадобилось пять минут и семнадцать выстрелов. Издыхая, тот успел доесть печенье, грязно оскорбить маму президента Рузвельта и испортить воздух.

Все люди пахнут одинаково, подумал американец — что б там не воображали о себе нацисты.

Он собрался с мыслями и вышел в грохот и дым.

СОЕДИНЁНЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ, ШТАТ НЬЮ-ЙОРК, АВГУСТ 1991

Гей Джи крался по коридору, торопясь на тайное свидание.

Ад следовал за ним. Он был в нём самом.

Мужчина в белой робе подопытного не боялся глаз охранников. В это время суток все отдыхали- корпус на ночь закрывался наглухо извне. Тридцать восемь дюймов легированной стали обеспечивали абсолютную изоляцию жилых камер десятого блока от основного комплекса. Плюс двери камер, которые невозможно было открыть без электронного ключа. Во всяком случае, так думали те, кто проектировал эти катакомбы — Гей усмехнулся.

Сложнее было со следящей аппаратурой. Опасность представляли ультразвуковые датчики, реагирующие на инфракрасное излучение. Один тихонько запищал, подобно летучей мыши, но человек посмотрел в его сторону, и тот замолчал.

— Как ты это делаешь? — прошептал крадущийся, обращаясь неизвестно к кому.

— Nichts zu sagen. Я могу контролировать электронику, — ответил голос, идущий неизвестно откуда: низкий, тяжёлый, грубый, с неприятным акцентом.

— Ты уверен, что мальчишка выйдет? — снова зашептал Гей.

— Natürlich. Он тебе так доверяет. Даже признался в своём извращении. Скажешь ему, что дверь открыта и его ждут.

— Он может не поверить, — сказал мужчина в белом.

— Поверит. Он видел, как этот монгольский выродок на него смотрит. Dem geht der Arsch mit Grundeis, во всех смыслах, — голос хмыкнул. — Они так и ищут, как бы заняться непотребством.

— Ну, допустим, он войдёт и они займутся этими делами. Ты уверен, что совокупная масса превзойдёт критическую?

— Не пори горячку, Hosenscheisser, — раздражённо бросил голос. — Если ничего не получится, ты сдашь обоих охране.

— И они сдадут меня, — человек осторожно одолел ещё несколько метров. — То есть нас, — быстро поправился он, почему-то согнувшись, как будто его ударили в живот.

— Нalt die Fress! Не забывай, кто тут главный, — удовлетворённо произнёс низкий голос, чуть громче, чем раньше.

Ближайшая дверь приотворилась. Показалась узкая полоска света.

— Гей? Ты? — послышался третий голос, юный и взволнованный.

— Да, — шепнул Джи, ужом ныряя в щель.

Камера была крошечной: узкая койка, капельница, унитаз из тяжёлого серого металла, нависающий над ним душ. На койке сидел юный мулат, гибкий,