выходу девчонками.

Они открыли дверь вниз, и Магда задержалась, придерживая её. Лола двинулась вниз, сказав:

— Скорее давай.

На лестнице было совсем темно. Я услышал, как Магда опять засмеялась и сказала:

— Ну, проверяй.

И тогда я сильно разозлился — непонятно на кого, но очень сильно, в ушах зашумело — и сильно, крепко поцеловал её, попав прямо в губы. И тут же отшатнулся.

Было тихо. Магда, казалось, перестала дышать. А потом я услышал её слабый шёпот:

— Почему?..

— Ты мне нравишься, — как-то грубо ответил я. И подумал, что сейчас надо (как в рассказах Фриди) схватить её, прижать к стене, начать целовать снова и снова (я не помнил и не понял, понравился мне поцелуй, или нет?), тискать, а потом...

Но я не мог этого сделать. Не физически не мог, а... не мог. Вместо этого я повторил с отчаяньем:

— Ты мне нравишься.

— Магда, ты где?! — окликнула снизу Лола. Что-то, натянувшееся в темноте лестничной клетки, лопнуло, и мы снова научились дышать.

— Я пойду, — негромко сказала Магда. Я молча отступил, давая ей дорогу вниз. Она прошла мимо, задела мою щёку шапочкой... и неожиданно сказала:

— Давай завтра пойдём на каток. Ты ведь завтра свободен?

Завтра я собирался залезть под все возможные тёплые вещи в доме — и спать до утра. Но...

— Конечно! — почти выкрикнул я. — Встретимся около твоего дома, ага?

— Ага, — передразнила она меня и быстро пошла — почти побежала — вниз.

Я стоял, слушал, как они о чём-то переговорили с Лолой, потом — хлопнула дверь подъезда... Медленно повернулся и пошёл на чердак.

Фриди сидел около окна. Когда я молча устроился рядом, он усмехнулся и спросил:

— Ну, что там у неё под свитерком? Снаружи глянуть — симпатичные мячики, ничего не...

— Сейчас ты полетишь отсюда без планера, — спокойно сказал я.

Фриди трудно заставить заткнуться с одного раза. Но сейчас он осёкся и больше ничего не говорил...

...Я передёрнул плечами. Мне уже несколько секунд казалось, что я слышу какой-то шум. Я сперва думал, что это шумит в ушах от голода. Но сейчас...

— Господи боже, Валли! — Фриди вскочил, его лицо, смутно видимое в темноте, вдруг выступило резким пятном. — Смотри!

Да. Это гудело не у меня в ушах... И рёв сирен, возникший по всему городу, подтвердил, что зрение нас не обманывает.

Небо двигалось. Сперва мне именно так и показалось — небо плывёт на город. И только потом я понял, что это передвигаются в невероятно плотном строю на нескольких уровнях сотни самолётов.

Они приближались медленно, но неотвратимо, и в самой этой медленности была некая тупая уверенность, что нет на свете силы, способной их остановить.

— Вот и всё, — вырвалось у меня. Без страха, хотя я понял, что это такое и что сейчас будет.

Навстречу армаде, пожиравшей небосклон, полоснули лучи прожекторов и потянулись пунктиры зенитных очередей. Но это было... это было как-то даже жалко. Как будто ребёнок прутиком силился отогнать атаковавшую его стаю стервятников.

— Мне... надо домой... — пробормотал Фриди и облизнул губы. Я вдруг понял, что он хочет убежать и спрятаться под кровать, как пятилетний ребёнок от своих страхов. Не скажу, что я его не понимал. — Мама...

— Уйдёт в убежище, — сказал я, не поворачиваясь к нему. — Под нами дом. Люди. Как же мы убежим? Бери клещи.

Он моргнул и, натянув рукавицы, взял клещи. Помедлив, сказал:

— Прости...

— Да ну, — ответил я. — Полезли наверх...

...Первые бомбы упали возле нашего поста минуты через полторы после начала налёта, когда окраины уже горели. Отсюда я видел, как горит и мамин госпиталь — там вообще творилось что-то невероятное, пламя стояло сплошной стеной, даже плотной на вид, по улицам бежали люди и слышался крик, перекрывавший вой огня.

Прямо под нами бомба угодила в пожарную машину — точнёхонько в середину, и той не стало. Понимаете, она не разлетелась, не разорвалась на куски. Её просто не стало, а возник огненный шар, и нас бросило на крышу.

Из неба начали вываливаться металлические цилиндры, разбрызгивавшие ослепительные султаны красивого огня. Некоторые пробивали крышу, Фриди слез на чердак, чтобы тушить их.

Я метался с клещами, швырял фыркающие цилиндры во двор и думал: только бы не попала фугаска. Только бы не попала фугаска. О маме мыслей не было, кроме одной: она старшая медсестра, она не бросит раненых, а значит... дальше не думалось.

И я не думал ни о Германии, ни о фюрере, ни о славе, ни даже о том, что защищаю родной город. Я просто таскал эти зажигалки, а они не кончались и не кончались.

Руки уже отваливались, крыша была вся в дырах... Кажется, к нам присоединились несколько женщин и пожилых мужчин — жильцы снизу. Но я видел их только как мечущиеся тени. А потом...

Потом я полетел. Я летел — не падал, а именно летел — прямо в пламя, невероятно красивое, каким его видит, наверное, мотылёк, летящий на огонь лампы, и воздух держал меня снизу. Я посмотрел и увидел, что дом, на крыше которого мы дежурили, оседает в океан огня.

И ничего, кроме огня, нет на месте моего родного Дрездена. Всего города. Огонь танцевал сам с собою ликующий танец. А по горящему небу между кружащихся золотисто-алых столбов шли и шли армады самолётов, и я, казалось, лечу в одном строю с ними.

Магда, подумал я.

Я упал в это прекрасное и страшное пекло и испарился раньше, чем ощутил боль.

Окрестности берлина. Апрель 1945 года

Ялмар Руст и Айнс Дитмар

Больше всего в своей четырнадцатилетней жизни Ялмар Руст боялся, что его сочтут трусом. Он никогда не был смелым от природы — может быть, поэтому начал заниматься боксом и парашютным спортом, это заставляло его нарываться на драки с более сильными сверстниками...

В гитлерюгенде Ялмар продвинулся быстро, потому что сочетал в себе умение подчиняться с умением принимать решения и командовать... и ещё — благодаря своей чисто арийской внешности, которой втайне очень гордился.

Как и почти все немцы-подростки, Ялмар глубоко переживал повсеместные поражения вермахта, ещё недавно безоговорочно победоносного, и считал, что мог бы принести на фронте очень много пользы. Верил он и в то, что гений фюрера выведет рейх из того тупика, в котором оказалась Германия.

Когда 13 февраля сотни англосаксонских бомбардировщиков обрушились на его родной Дрезден, Ялмар не дал страху победить себя. Собрав лично свой отряд гитлерюгенда (лучший друг Ялмара, Валли Райхен, погиб буквально перед этим сбором), он двое суток тушил зажигалки, раскапывал раскалённые развалины, сортировал трупы, боролся с огнём, не давая остальным ребятам упасть духом под градом фугасок и осколочных бомб.