Полезная тварь этот дракон! Избавит меня от депрессии после выполнения сверхзадачи. Иди возьми себе еще тортик.

Теперь, когда личности и функции присутствующих окончательно определены, мне волей-неволей приходится вернуться к тому, с чего начала. К объекту. К жертве. К моей, черти бы ее драли, незабвенной мамочке.

Хоть мне и было сказано, что все данные на мамашку — в моей памяти, ни хрена-то я не помню. Только офигенно красивую женщину с неприязненным выражением лица. И жирное нечто в атласных одеяниях, запятнанных кровью убитых животных. Эти двое и есть она. Неудачливая колдунья. Умелая манипуляторша. Исподлившаяся пустышка. Мама.

Да, при таком обширном досье моя затея просто обречена на успех. Всякие там "где она?", "какая она?", "есть ли у нее слабые стороны?", "и что теперь, мортиру мне в зубы, вообще делать?" — неуместны. Вот иди и победи, раз уж иначе нельзя.

Что, действительно нельзя? У кого бы спросить? Кошмарная троица молчит. Видать, все уже сказала. А я посасываю сигару и… тоже молчу. Тупик.

Над моей головой раздается громогласное покашливание. Словно Минотавр девственницей подавился. Это у Дубины сходит за деликатное приветствие.

— Здравствуйсадисьзнакомься, — обреченно произношу я. Никуда от него не денешься. Считает себя моим напарником, рабом, телохранителем и другом. Именно в такой последовательности. Упорный малый.

— Я с Кордейрой. — Голос-то, голос какой невинный! Извините, дорогая тетушка, я с барышней. Вы же не будете против? Да кто меня спрашивал?

— Не впутывай девочку! — взревываем мы в унисон с драконом. — Ей в нашем аду не место!

Разумеется. Если мы обе — одно, то и думаем, и говорим одинаково.

— Ее выбор, — твердо отвечает Геркулес. — Она так решила.

Положеньице, однако. Знакомься, милочка, это четыре твоих… э-э-э… как бы свекрови. Словно одной такой родственницы недостаточно для полного счастья. Длиной в целую жизнь.

— Я здесь, — шелестит девичий голос. — Я пришла. Я хочу помочь.

— А почему? — раздраженно оборачиваюсь и вижу, как из последних душевных сил Кордейра цепляется за локоть возлюбленного принца. Поганца, каких мало.

— Почему ты хочешь нам помочь, девочка? — мягко вопрошает суккуб. — Я еще понимаю этого, гм, славного мальчика, но ты…

— Вы для него столько значите… Вы его освободили…

— Я освободила? Да он в сто раз свободней был, когда ходил в заложниках, в рабах, в палачах у Мучителя!

Стоп! Именно Дубина имел прочный деловой контакт с моей маман. Он работал на Главного Мучителя, которого я угробила, сама не зная, кого убиваю. Мне казалось: прихвостень дурной смерти, трусливый червяк в золотом нагруднике, ползавший перед гибелью у меня в ногах, пытавший беспомощных, боящийся собственной тени, не может быть Главным Мучителем. Уж очень слава у того была… инфернальная. Его власть над людскими мозгами создала из ничтожества темного властелина, безумного гения, непобедимого и неустрашимого. А он всего-то навсего электроды куда надо подключал. Павлов намба ту.

Зато помешанный на вивисекции урод был связан с объектом. Который мне все меньше хочется называть словами на букву «м». Ну не годится она для этих слов. Не тянет. Такое прозвание еще заслужить надо.

А Дубина долгие годы служил у Мучителя. То есть… и у моей… у объекта!

— Я все расскажу, — говорит он, глядя мне в глаза прямым, честным взором. — Я постараюсь быть полезным.

Э-э-э, нет. Я не дам себя сбить.

— Расскажешь-расскажешь… — бурчу я. — Но сначала объяснишь, каким образом ты собираешься в этой кровавой каше сохранить жизнь ей! — моя рука рывком вытягивается в сторону Кордейры. Нежная принцесса отшатывается. — Ей страшно! Даже здесь, где она в полной безопасности!

— В том-то все и дело, что не в безопасности… — шепчет Геркулес, наклонившись ко мне. — ОНА здесь.

Объект. Мама. Сука, гнусная колдовская сука здесь. Я давлю сигару в белом старбакcовском блюдечке и обвожу взглядом зал. Вся моя команда аккуратно поднимается с кресел, деликатно расшвыривая мебель.

И тут посетители разворачиваются в нашу сторону. Поголовно. Единым движением. И я вижу мертвые лица — десятки слепых мертвых лиц.

— Зомби! — радостно выдыхает суккуб. — Надо же! А как здорово притворялись-то! Прямо живчики!

— Опять всякую гадость жрать, — Черная Фурия с отвращением высовывает иссиня-черный раздвоенный язык. Голова ее, обрамленная воротником с ядовитыми шипами, колышется уже где-то под потолком.

— Вы бы вышли, ребятня. — Голос у дракона снисходительный-снисходительный. — Я тут подышу немножко…

— Всем хватит! — неожиданно выкрикивает Кордейра и откуда-то из-за спины вытягивает меч. Поменьше и поострей того, двуручного, разбитого в хлам в ходе изничтожения мраморных изваяний. Ишь, натренировалась. После первого занятия вы поверите в себя! Ха!

— Откуда столько? — спешу я выяснить у Дубины.

— Она их сотнями творит. Людей ненавидит. Сопротивление реальности — штука опасная! — что-то несуразное Дубина бормочет.

Все ясно и ничего не понятно. Мать обожала людей! Только с ними она чувствовала себя комфортно. Только на публике, только в толпе, только среди вздохов-комплиментов-серенад в ней что-то просыпалось. Нельзя быть королевой сердец наедине с собой. Если она закрывала дверь в свою комнату, то неплотно. И всегда рядом с нею кто-то был, иначе ее самой в комнате не было!

Ладно. Для удивления еще будет время. Когда мы порубим этот сброд…

Драка была короткой, но грязной. Выжигать любимое кафе на корню было жаль. Да и стосковалась я по реальному действию. Все разговоры да разговоры… Так и заплесневеть недолго.

К тому же пришлось оттеснить разрезвившуюся Кордейру в угол, где она могла махать мечом сколько угодно, отрезая дотянувшиеся до нее истлевшие лапы. А тем временем я, не имея опыта боев с зомби, обнаружила их неубиваемость. Отрубленные руки приходилось превращать в крошево, чтобы не пытались вцепиться в ахиллесово сухожилие. Ухватится, порвет, упадешь на пол — и ау, пишите письма в преисподнюю. Так что начался зажигательный гибрид фехтования с чечеткой. Худо приходится Черной Фурии. Ее наверняка до синяков исщипали, охальники.

Пока мы упражнялись в боевом фламенко, где-то у выхода маячила застывшая грузная фигура в жемчужно-белом. Ох, как же ОНА любила жемчуг и всякие переливчато-белые тряпки. Зато теперь это точно не ее цвет! Пора переходить на черный, маскирующий объем, и немаркие темные тона. Меньше будешь походить на диванный матрас, поставленный вертикально, мамуля!

Все эти соображения я каким-то образом ухитрилась проорать вслух, адресуясь к белесому призраку