что мало кто хочет по доброй воле служить в отдаленных провинциях. Неужели не лучше держать на такой должности человека добросовестного, чем гонять его туда-сюда из-за каких-то стихов?
- Дело не в стихах. А в том, что премьер-министр знал, о чем писал, а Су Дун-по упрекнул его в невежестве в то время как был бОльшим невеждой. Готовность бросать вышестоящим такие упреки, не владея должными знаниями, говорит о Су не только как о поэте, но и как о чиновнике. Поэтому ему преподали урок.
Мальчишка поморщился как от зубной боли. Безнадежен, подумал Леев. Как и все космоходы, даже лучшие из них.
- А что сталось с этой империей? – спросил мальчишка.
- Она погибла под натиском варваров.
- И почему я не удивляюсь, - юнец повел своими угловатыми плечами и снова сел, похожий на богомола в своем зеленом комбо.
- Видите ли, юноша, история, рассказанная мной – все-таки повесть с налетом романтизма. В реальности противоречия между Су и Ваном носили все-таки более политический, нежели поэтический характер. Да и дела управления под конец стали так плохи, что подобные «поэтические» ссылки, даже будь они не выдумкой, на фоне тогдашней реальности казались бы делом довольно невинным. Империи гибнут не от того, что один поэт ссылает другого любоваться хризантемами – а от того, что, например, доставка свежих ли-чи для императорской наложницы становится важней содержания армии. Это было, правда, во времена другой династии, но, судя по стихам того же Су, в этом смысле положение дел не улучшилось. Но вот какой урок преподнесла нам та цивилизация: для каждой империи, для каждой династии и цивилизации наступает время расцвета и время заката. И нет смысла стенать, если твоя жизнь пришлась на эпоху сумерек. Нужно заботиться о том, что в твоих силах и смириться с тем, что не в твоих силах. Я не могу исправить мир. Но я могу вырастить хризантемы.
Мальчишка снова поднялся и посмотрел Лееву в глаза:
- Вы ведь дедушка Бет? В смысле – Элисабет Шнайдер-Бон, будущей императрицы?
- Да.
- Тогда я понимаю, почему вы так говорите. С вами этот мир плохо обошелся. Но вы подумайте вот о чем: если эта ваша… цивилизация рухнет, - юнец сделал размашистый жест, очертив чуть ли не полный круг, - разве Бет сможет вынести ее на плечах?
- Мне жаль ее. Но это как раз то, чего я не в силах изменить.
- А вы не хотите попробовать?
- Каким образом?
- Бет захочет встретиться с вами, когда приедет на Биакко. Наверняка захочет – вы же по линии Бона единственный ее родственник. Ну, кроме брата. И вы сможете ей передать мое письмо. Вот и все.
- Вы с ума сошли, молодой человек, - Леев даже отступил назад. – Поверьте, мне хватило четырнадцати лет одиночного заключения. На смертную казнь я напрашиваться не хочу.
- Тогда извините, - юней отошел в сторону к другим хризантемам, действительно золотистым. – Это те самые, которые осыпаются?
- Да. Пойдемте в дом, я сейчас выключу свет, а вы не найдете в темноте дороги в этом лабиринте.
Юноша пошел за ним, а Леев на ходу сообразил, что он пилот – и значит, нашел бы дорогу даже в полной темноте, без щедрого цвета звезд, таких крупных в этих галактических широтах, и так похожих на плотные соцветия хризантем.