Борис Стругацкий представляет альманах фантастики ПОЛДЕНЬ, XXI век ФЕВРАЛЬ (62) 2010

КОЛОНКА ДЕЖУРНОГО ПО НОМЕРУ Памяти Егора Гайдара

Большой андронный коллайдер вновь заработал и пока не принёс ничего неожиданного, к разочарованию тех, кто надеялся погибнуть в «черной дыре». Ну что ж, не повезло сейчас — повезёт потом. Может быть, в следующий раз протоны столкнутся удачнее.

Будучи по образованию инженером-физиком, я с почтением отношусь к научному термину «воспроизводимость». Он означает, что любой эксперимент можно воспроизвести в идентичных условиях, и результат должен быть тем же самым.

Если воспроизводимости нет — результат неверен. И тогда теоретики пытаются подправить теорию. И снова ставят эксперимент.

Так происходит в любой экспериментальной науке. Есть возможность вернуться назад.

И только в науках общественных, — прежде всего в экономике — это не проходит. Ибо эксперимент уже так изменил предмет этой науки, что нужно строить иную теорию. Поэтому ученый, проводящий эксперимент в экономике, должен отдавать себе отчёт, что он не сможет восстановить начальные условия. И права на ошибку у него нет.

Все это приходит на ум, когда я думаю о Егоре Гайдаре, который в свои 36–38 лет столкнулся с величайшим экспериментом в истории — по превращению командной экономики России в экономику рыночного типа.

На этот счёт имелись теории, в том числе и самого Гайдара. Имелись мнения и опасения. Но браться за реальный эксперимент никто не спешил. А система уже находилась в шаге от пропасти. И тогда учёный, вовсе не хозяйственник, сказал: надо делать так-то. И у нас должно выйти то-то. Легко не будет, но выйти должно именно так.

Легко не было. Но вышло так, как он говорил.

Это был эксперимент без права на принципиальную ошибку. А мелких ошибок было допущено немало, как в любом глобальном эксперименте.

Поэтому прежде всего я отдаю должное мужеству этого человека, поставившего эксперимент с обществом, несравнимым ни с одним андронным коллайдером. Воспроизвести его вторично невозможно. И сослагательное наклонение пускай отдохнет. Но в том, что я могу сегодня писать эти строки, а вы — их читать, есть и его громадная заслуга.

Александр Житинский

ИСТОРИИ, ОБРАЗЫ, ФАНТАЗИИ

Краткое содержание начала повести С. Соловьева «Эхо в темноте»

Конец 1975 года. Ленинград.

Студент Георгий, единственный сын четы Краснопольских, 15 декабря не вернулся домой. Одновременно с ним исчез и профессор математической физики, у которого работал Георгий.

Поисками профессора занимаются сотрудники комитета государственной безопасности.

Супругам Краснопольским становится известно, что исчезновение сына может быть связано с событиями 14 декабря, когда диссиденты предприняли попытку неофициально отметить стопятидесятилетие восстания декабристов и были задержаны милицией. Краснопольский-старший еще с сороковых годов знаком с генералом КГБ в отставке Федором Игнатьевичем Онегиным и обращается к тому за помощью. Генерал обещает помочь в розысках.

Расследование, между тем, продолжается, однако супругам Краснопольским кажется, что гэбисты работают не слишком активно, и они начинают собственноручные поиски.

Отец встречается с друзьями сына, пытаясь с их помощью разобраться, чем занимался Георгий в день исчезновения. Мать, которая неожиданно начинает видеть сны, весьма похожие на «вещие», идет своим путем. Она вступает в сотрудничество с исследовательской лабораторией КГБ, занимающейся паранормальными явлениями. Лабораторией руководит Михаил Константинович, давний знакомец Краснопольского-старшего и генерала Онегина. Все трое в конце сороковых годов под видом геологов участвовали в секретной экспедиции по Внутренней Монголии, каким-то образом связанной с «Большой Игрой» — политикой, проводившейся Британией и Россией в Центральной Азии.

Когда Краснопольская остается в лаборатории на ночь, чтобы изучить «вещие сны» получше, Михаил Константинович признается ей в любви.

И в эту же ночь ее мужу тоже снится сон, яркий и запоминающийся. Но не «вещий», а, скорее, ожившее воспоминание — о том, что случилось с ним в конце шестидесятых годов…

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ Эхо в темноте Повесть^[1]

Рабочего, на вид лет пятидесяти, звали Юрием Ивановичем. Это был аккуратный человек в синем комбинезоне, с неожиданно большими, сильными руками. Въевшееся в кожу масло, траурные ногти, очки в роговой оправе. Чуть замедленные движения, серьезные, умные глаза. Юрий Иванович вызывал у В. Ф. куда больше доверия, чем его суетливый тезка Юра Литвин. Еще В. Ф. удивило, что он относился к дико смотревшемуся среди замасленных станков Саше 1-му с подчеркнутым уважением. На Саше сегодня было все заграничное — джинсы, джинсовая куртка. Если верить прессе, пролетариат не должен испытывать к подобной внешности ничего, кроме презрения. Саша 1-й коротко объяснил ситуацию: у Валентина Федоровича пропал сын, по всей вероятности вместе с И. А.

— Что И. А. пропал, народ у нас месяц как говорит, — прокомментировал Юрий Иванович. — А про вашего сына — нет. Ни слова.

— Официально ни с кем вообще ничего не происходило, — заметил Саша.

— Гоша у нас студент, — пояснил В. Ф. — Нас заставили сообщить в деканат, что он серьезно заболел. Даже справку медицинскую выдали. Заочно оформили академотпуск.

— А в милицию вы не жаловались? — Юрий Иванович потер переносицу.

— Там Большой дом сразу вмешался, — поторопился ответить за В. Ф. Саша.

Юрий Иванович продолжал оценивающе разглядывать В. Ф. Достал из кармана комбинезона пачку папирос.

— Будете?

Они вышли на лестницу.

— Если бы ГБ имел к исчезновению отношение, они бы так не суетились, — Саша 1-й тоже вышел с ними на лестницу, но не курил. — Юрий Иванович! Валентин Федорович хотел что-нибудь узнать о Георгии, о другом, о том, который у вас работал. Он ведь был ближе всех к И. А.

— Гоша-то Семенов? Пожалуй. Но он, как на пенсию вышел, у нас не появлялся.

— Мне только что пришло в голову, — сказал В. Ф. — Может, он тоже исчез?

— Почему нет, вполне могло случиться, — согласился Юрий Иванович.

Саша 1-й, наконец, ушел, оставив В. Ф. наедине с Юрием Ивановичем. Тот не спешил возвращаться к