портят ее сочетанием со своими нелепыми и чуждыми России коммунистическими доктринами, но тем не менее сама эта политика естественная и диктуется не коммунистическими доктринами, а естественной жизнью России как исторического субъекта. Так, в том, что в лице Красной Армии большевики независимо от своего желания заложили фундаменты будущей русской национальной армии и что в отношениях с народами Востока большевики отказались от высокомерного тона европейской империалистической страны, «цивилизующей» каких-то «варваров», что они стараются внушить этим народам сознание естественной культурной солидарности России и Востока, — в этих фактах большевикам выпало на долю осуществить политику, естественную и для живой, исторической России. Что коммунисты осуществляют эту политику неправильно, что они портят ее сочетанием со своей коммунистической пропагандой, этого евразийцы не отрицают ибо вообще всегда и везде подчеркивали, что вполне правильная русская политика и настоящее строительство русской жизни станут возможными только после свержения коммунизма. Но тем не менее евразийцы считают, что азиофильская ориентация русской внешней политики есть единственная естественная для России ориентация. Между тем для наших противников одного того факта, что в дореволюционной России эта ориентация не существовала, а начала существовать только со временем большевизма, достаточно, чтобы признать эту ориентацию «пагубной» для России, а евразийцев, стоящих на почве этой ориентации, — изменниками и «соглашателями». Третьим источником недоразумений, питающим легенду о «соглашательстве» евразийцев, является отношение к переменам, происшедшим в России за время революции. Упомянутая категория врагов евразийства исходит во всех своих построениях из дореволюционного status quo: к этому status quo нужно вернуться, а потом уже реформировать его в том или ином направлении; поэтому все изменения, происшедшие в России во время господства большевизма, должны быть просто упразднены. Этот взгляд, естественно, вытекает как из идеализации дореволюционного status quo, так и из признания того, что с момента воцарения большевизма всякая естественная жизнь исторической России прекратилась, а осталась только жизнь призрачная, искусственная.

Евразийство не разделяет идеализации дореволюционного прошлого и, решительно отвергая атеистические, материалистические и социалистические доктрины большевизма, тем не менее старается сквозь накинутую на Россию красную мантию коммунизма прощупать биение живого сердца России, проследить изменения живого организма России. Эти изменения евразийство считает естественными и, поскольку они не патологичны, не подлежащими безоговорочному упразднению.

И вот это-то учитывание фактов, это прислушивание к жизни подлинной России сквозь ее коммунистический покров, это признание органичности и, следовательно, неупразднимости некоторых изменений русского человека и русской жизни под большевизмом кажутся нашим врагам особенно ярким доказательством нашего «соглашательства». Но, несмотря на все эти пересуды и толки, евразийцы будут продолжать твердо стоять на занятой ими позиции, ибо для них важно выработать новую национальную идеологию, а не прислушиваться к тому, «что будет говорить княгиня Марья Алексевна».

Подводя итоги всему сказанному выше, мы получаем совершенно ясное представление о сущности тех врагов, которые за последнее время подняли против евразийства газетную травлю. Это те невоенные участники белого движения, которые в свое время оказались неспособными создать идеологическую базу, достаточно прочную и действенно сильную, чтобы обеспечить успех и победу белому движению.

В неуспехе белого движения повинны именно они, но не одни они, ибо в их лице провалилась на этом историческом экзамене вся дореволюционная русская интеллигенция. Этот провал совершенно очевиден для всех живых, наблюдательных русских людей, и, если такие русские люди не хотят складывать оружия, перед ними с неумолимой ясностью становится задача коренной реформы идейных установок русской интеллигенции и создания совершенно новой национальной идеологии.

Совершенно естественно при этом, что сознание такой необходимости реформы национальной идеологии особенно сильно у сравнительно молодых поколений, тогда как поколения более старые, выросшие в атмосфере прежних дореволюционных идеологических установок, оказываются неспособными отрешиться от этого своего прошлого и плодотворно искать новых путей. Этим объясняется, что евразийство, ставящее своей целью выработку новой национальной идеологии, пользуется успехом именно в среде сравнительно молодых поколений. Разумеется, это не может не раздражать представителей старой, дореволюционной идеологической установки русской интеллигенции. В самом деле, самый факт появления евразийства свидетельствует о том, что кое-кто из среды национально настроенной интеллигенции увидал несостоятельность прежней идеологической установки и признал, что прежние водители русской общественности не сумели дать этой общественности и России того, что было нужно. Таким образом, самое существование евразийства есть как бы живой упрек прежним идейным руководителям интеллигенции. Пока евразийство было направлением, объединяющим лишь небольшое число писателей-публицистов и ученых, прежние представители дореволюционных идеологических установок могли еще относиться к этому явлению сравнительно спокойно. Но когда они увидали, что евразийство начинает иметь успех, и притом в среде как раз тех самых молодых поколений, которые прошли через белое движение в качестве военных его участников, они поняли, что разочарование в прежних идеологических установках и в прежних идейных руководителях и искание новой национальной идеологии есть явление гораздо более крупное, чем это могло показаться сначала, и что это явление охватывает широкие слои молодых поколений национально настроенной интеллигенции. С этого момента они уже не могли относиться к евразийству спокойно, ибо ясно стало, что нарождается новая национальная идеология, идущая на смену старой, и что в случае дальнейшего роста и успеха этой новой идеологии прежние идейные руководители русской интеллигенции окажутся «сданными в архив». Таким образом, в интересах самосохранения они вынуждены со всей силой обрушиться на евразийство, с тем чтобы пока не поздно подавить это молодое движение и не дать ему развиться.^[2]

Борьба ведется с необычной страстью. В ход пущены все средства, вплоть до сознательной клеветы и инсинуации. Стараются представить