В. И. Вернадский • Из дневников 1921 года

Публикация М.Сорокиной

Отдельная стопка листов небольшого формата, исписанных плотным, мелким почерком (карандаш). История кратковременного ареста Вл. Ив. Вернадского, записанная им по свежим следам. Записи эти говорят сами за себя и почти не требуют комментария. Поставим их только в некоторый событийный ряд.

В ноябре 1917 года академик Вернадский, бессменный член кадетского ЦК, товарищ министра народного просвещения во Временном правительстве, вынужден был бежать из Петрограда ввиду угрозы ареста. Бегство это обернулось четырехлетним отсутствием его в родном городе, и только в феврале-марте 1921 г. медленный поезд вывез ученого из Крыма в Москву, откуда он намеревался вернуться в Петроград. Как раз в это время разразилось восстание в Кронштадте.

8 марта управделами СНК Н. П. Горбунов направляет секретное письмо в Наркомпрос с просьбой охарактеризовать большую группу научной и художественной интеллигенции, среди которой ученые В. А. Стеклов, А. Ф. Иоффе, С. Ф. Платонов, Ф. И. Щербатской, В. М. Бехтерев и др. Пристальный интерес власти к настроениям научной интеллигенции вполне понятен. Ее тяжелое материальное положение, приведшее к гибели многих ученых, отражается на политическом климате. Известная приверженность интеллигенции оппозиционным партиям (на самом деле весьма иллюзорная у большинства) рождает недоверие к ней со стороны многих представителей власти, перерастающее в глубокую, патологическую подозрительность и настоящую манию «заговоров». Именно по такому варианту развиваются события после начала в апреле 1921 г. «профессорской забастовки» в Московском Высшем Техническом Училище. На первые числа июня падают массовые обыски и аресты среди бывших членов к.-д. партии. В июле-августе — стремительное развитие «таганцевского дела» с арестами профессуры и события вокруг организованного интеллигенцией Всероссийского Комитета помощи голодающим, закончившиеся также традиционной формулировкой «заговора» и арестами. Таков событийный контекст ареста Вернадского 14–15 июля 1921 г. Конкретные причины его остаются неизвестными, но, возможно, достаточным объяснением является сочетание дореволюционной общественной деятельности ученого с почти четырехлетним его отсутствием, с участием во Всепомголе и наличием близких друзей во всех перечисленных выше «заговорах».

Арест Вернадского чрезвычайно обеспокоил наркома просвещения А.В. Луначарского, и 19 июля последний обратился с письмом в ЦК РКП(б) с просьбой поставить на рассмотрение Политбюро вопрос об отношении к академикам С. Ф. Ольденбургу и В. И. Вернадскому. На следующий день с этим письмом ознакомился В. И. Ленин, который направил его секретарю ЦК В. М. Молотову. Существует ли прямая связь между письмом Луначарского и тем, что Вернадский остался далее на свободе? Этого мы пока не знаем. 21 июля начались массовые аресты по «таганцевскому делу», Вернадский же находился в пути. Его отъезду на Мурманскую биологическую станцию ПЧК не препятствовала. Поезд увозил ученого на север, а в конечной перспективе (май 1922) — за границу.

Публикуемые записи хранятся в Архиве АН СССР (Ф. 518. Оп. 2. Д. 11а).

Сохранены все стилевые особенности записи, устаревшие выражения, а также характерное написание Вернадским отдельных слов (например, «комунист»). Подчеркивания автора выделены курсивом.

17. VII. 921

За ст[анцией] Свирь. Челма.

Хочу записать впечатления своего ареста 14–15.VII.921.

Утром нас разбудила Модлена, сказав, что пришел уполномоченный домового комитета швейцар Курда с какими-то людьми. Наташа^[1] вышла посмотреть, и мы поняли, что это обыск. Быстро оделись — вооруженные солдаты и два отвратительных типа — один комунист на вид, «по форме», другой полуинтеллигент. Первый несомненно не полуинтеллигент, д[олжно] б[ыть], бывший студент или гимназист, идейный работник. Какое нравственное падение! Оба в шапках, довольно грубоваты. В глаза не смотрят. Пошли в кабинет. Подал главный бумагу: произвести обыск и арестовать — фамилии нет. На мой вопрос они грубо с окриком заявляют, что так полагается. Курда как представитель домового комитета заявляет, что это всегда, когда действует «летучка» (на бумаге есть надпись «летучий»).

Ст. Токари (бросил письмо Наташе).

Летучка, мол, может произвести ряд обысков. В этом элементарном уме такое действие кажется полезным и целесообразным! Полное чувство и мысль рабов и у русских революционеров, и у русской толпы. Вытряхивают книги: все книги, которые лежали на столе, были внимательно осмотрены. Количество книг приводило их в изумление и некоторое негодование. Отвратительное впечатление варваров… Исполняли свою обязанность не за страх, а за совесть. Ужасно неприятное и тяжелое чувство, когда роются в письмах, бумагах, отбирая то, что им кажется нужным для сыска. Пробуют читать рукописи — полуграмотный один из них… Это отряд т. Иванова. «Товарища» Иванова — из идейного искателя нового строя превратившегося в старый испокон тип сыщика… Спрашивает о телефоне, пытается переговорить с губ[ернской] ЧК, что делать ввиду массы книг и рукописей. Мой рабочий стол был осмотрен внимательно, забраны кое-какие письма и бумаги довольно бессмысленно. Ф.И. Успенский^[2] пробовал с ними говорить — отвечали отвратительно грубо. Затем обыск у жены, дочери — там вещи, и они были в своей сфере. Так и видно, что это люди, которые понимают толк в вещах, мелкие стяжатели. Смотря на все это, у меня росло чувство гадливости и какое-то большое чувство того, что я мог считать людей, создавших такое проявление идеальных исканий, своими товарищами по жизненной цели и видеть в них оттенки того же настроения, которыми живет все время мой дух и дух моих друзей. У жены взяли переписку. Перешли в кабинет. Велели одеться (я был в халате). Жена хотела что-то сказать. Я заявил, чтобы известили Президента,^[3] и тут гаденько держал себя Курда — на меня произвел впечатление человека, с ними сговорившегося. Он полулежал в качалке и держал себя все время, как их агент. Закончил Бартольда Улугбека^[4] во время обыска.

Оделся — посоветовали взять еду; быстро поел и поехал с ними в автомобиле.

Привезли в ЧК. Грубые окрики. Привели в комнату, где регистрировали, где были уже арестованные с узелками. Тут я провел несколько часов. Солдаты не позволяли разговаривать. Какая-то старая женщина, которую я застал и которая осталась и после того, как я ушел, громко протестовала, истерически всхлипывая. С ней то простодушно, а потом грубо, перекидывались словами и чиновники, и солдаты. Солдаты