хотя и ценой человеческих жизней. Другие заларапамтранские корабли тоже избавились от своих кровожадных гостей.

— Надо подобрать бурагангцев, которые остались в лодках, — конечно, если они не будут сопротивляться, — сказал Измаил Пунджаки. — Мы сохраним им жизнь и отвезем обратно в Бурагангу.

— Да ты с ума сошел! — закричала Нэймали. — Неужто схватка с ужасным Зверем совсем лишила тебя рассудка? Ты хочешь, чтобы мы пощадили этих убийц и отпустили их домой безнаказанными? Чтобы они снова расплодились и окрепли, а потом в один прекрасный день опять пришли в Заларапамтру и перебили нас всех до последнего?

— Я долго об этом думал, — пока они за нами гнались, у меня было много свободного времени, — ответил Измаил. — Жителей Заларапамтры осталось очень мало. И бурагангцев тоже очень немного, хотя и больше, чем вас. Сменится много поколений, прежде чем их станет столько же, сколько было. Оба народа будут воевать: и тех и других, может быть, снова захотят истребить на корню. И тот и другой город останутся беззащитными, когда их китобойцы уйдут в небо, потому что большая часть мужчин будет на кораблях. Почему бы двум народам не объединиться? Что, если они решат жить вместе, как одна семья? Это будет новый народ, и он поселится в одном городе. Разве от этого не удвоятся их шансы выжить? Разве…

— Это что-то неслыханное! — в один голос закричали Нэймали и Пунджаки.

— Вы о многом еще не слышали! — сказал Измаил. — Я ведь уже говорил вам вещи, которые вы слышали в первый раз! И еще скажу!

— А как же боги? — воскликнула Нэймали. — Что скажет об этом Зумашмарта? Разве он потерпит, чтобы Кашмангаи почитали так же, как его?

— У них теперь общее жилище и общая судьба: оба они пребывают в животе у каменного зверя, — сказал Измаил, улыбнувшись. — Теперь, наверное, каменный зверь стал величайшим из богов — ведь в нем целых два великих бога. Когда он их проглотил, я как раз подумал — а почему бы не объединиться и нашим народам? Пусть заларапамтранцы и бурагангцы живут вместе, в мире и согласии, и вместе обороняются от врагов. Пусть поклоняются обоим богам — и Зумашматре, и Кашмангаи. А каменный зверь станет старшим в нашем пантеоне. Имя его мне неизвестно, но ведь бурагангцы, наверное, его как-нибудь да назвали. А если нет, давайте дадим ему имя. Ведь люди сами дают имена своим богам: так было и будет всегда.

"Всем богам, кроме Времени", — подумал Измаил. Бывало, люди придумывали имена богам времени, но само Время было пустым звуком. И еще он подумал о том неистовом старике с костяной ногой и полосой, пересекшей, как молния, сверху вниз его лицо и тело. Он вспомнил о старом Ахаве, чьей роковой погоней за белым зверем со сморщенным лбом и свернутой челюстью двигало нечто большее, чем желание расквитаться с бессловесным животным.

"Все видимые предметы — только картонные маски. Но в каждом явлении — в живых поступках, в открытых делах — проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. И если ты должен разить, рази через эту маску!" "Тем, что означал белый кит для Ахава, для меня стало время", — снова сказал он себе.

А шестидюймовым лезвием, разящим кита, чтобы достигнуть непомерных глубин его жизни, был человеческий разум, старающийся постигнуть природу времени и безвременья. Ему это не по силам. Это кончилось для него поражением, как был сокрушен и Ахав, дерзнувший задать мирозданию свои вопросы. Все, на что человек способен, — как можно лучше приспособиться к жизни в одной клетке со Временем, самым могучим из всех зверей, чтобы потом уйти в безвременье, так ничего и не поняв и все еще задавая вопросы.

Он посмотрел вверх, на солнце, мучительно медленно ползущее по небу, оно умирало, как обречено умереть все сущее. Он посмотрел на огромную луну, пролетавшую по темносинему небу, как брошенный камень. Она падала. Быть может, ее падение растянется еще на миллион лет, но однажды она наверняка столкнется с землей.

И что тогда? Тогда — конец человечеству. Конец и тому, что люди называли природой. Кончится то, что они окрестили временем. Конец известен так стоит ли бороться дальше?

Нэймали, еще не придя в себя после его предложения объединиться с врагами, придвинулась к нему поближе. Он обнял ее и привлек к себе, хотя ее народ и осуждал проявления близости при посторонних. Пунджаки в смущении отвернулся. Рулевой смотрел в небо.

Ощутив нежность и теплоту ее тела, он почувствовал, что девушка любит его и хочет, чтобы у них были дети.

"Вот то, что заставляет человечество двигаться вперед, — сказал себе Измаил. — Сейчас это кажется невероятным, но, может быть, в один прекрасный день наши дети отыщут дорогу к новым солнцам, к молодым звездам. А когда-нибудь потом, когда яркая молодая звезда станет старой и потускнеет, они опять найдут новые. За прошедшие миллионы лет люди, как видно, этого не сделали. Но остался еще миллион лет, а если не миллион, то полмиллиона — ну пускай будет четверть миллиона, — все равно у людей есть еще время для победы над Временем".