пальцами и жесткими зелеными космами. Но киммерийцу оно показалось сказочно прекрасным. Да, прекрасным! Ибо этот уродец, каким-то чудом отвоевавший у каменной тверди право на жизнь, обещал помощь.

Цепляясь за едва заметные неровности скалы, варвар добрался до выступа и в изнеможении опустился — точнее, рухнул — на камни у подножия дерева, привалившись спиной к кривому стволу. Прикрыв глаза, он осыпал проклятиями безводные земли Заморы, укравшие у него силу. Еще недавно он шутя одолел бы этот склон и не стал тратить время на передышки, а теперь, после небольшого усилия, появилась мерзкая дрожь в руках и ногах, сердце колотилось о ребра, рвалось из груди, как дикий зверь из клетки. Из свирепого воина, рожденного на поле битвы, он превратился в развалину. Но проклятым камням не остановить его теперь, когда спасение рядом! Он выиграет схватку с ними, как выиграло ее это чахлое дерево… Юноша похлопал рукой по шершавой коре, как будто благодаря за поддержку нежданно обретенного друга.

Привязав один конец пояса к стволу, киммериец сбросил другой с выступа и глянул вниз: пояс был коротковат, но ничего иного под рукой не имелось. Он проверил крепость узла и, ухватившись за скрученную ткань, начал спускаться вниз, упираясь ногами в камни. Каждое движение отдавалось тягучей болью в истощенных мышцах и со стороны выглядело мучительно медленным и неуклюжим, но юноша понимал, что поспешность дорого обойдется; и потому он заставлял себя выверять каждый жест и не глядеть вниз, чтобы не вернулось головокружение. Только когда в руках оказался свободный конец пояса, юноша бросил беглый взгляд на землю. Благодарение Крому, ее устилали не острые камни, а зеленый травяной ковер! Похоже, костей он не переломает, если прыгнет прямо вниз… Онемевшие пальцы разжались, и тело грузно упало в траву. Киммериец снова погрузился в беспамятство.

Сознание надолго покинуло его. Когда он очнулся, солнце уже не висело над головой, а расщелину заполнял прохладный полумрак. Путник попробовал пошевелить руками и ногами и не почувствовал боли. Кости, слава Светлым Богам, целы! Но когда он попытался приподняться, стало ясно, что спуск отнял у него последние силы. А может, виной тому сумасшедший бег по краю ущелья? Так или иначе, ему не встать! В бессильной ярости юноша заскрежетал зубами. Что ж, если он не в силах идти к воде, как подобает человеку, он поползет — подобно червю или змее, порождению Сета!

Киммериец представил, как холодная струя падает на его воспаленную голову, сбегает по лицу, смачивает пересохшие губы, омывает тело, возвращая ему силу… И уже не слабый хрип, а звериный рык прокатился над ущельем. Резким рывком он перевернулся со спины на живот и пополз на шум воды.

Спустя некоторое время, показавшееся путнику вечностью, его запекшиеся губы приникли, наконец, к прозрачной влаге. Однако, сколь ни велико было это счастье, усталость взяла свое, и он забылся сном. Но это забытье было уже не мучительным, а сладким.

Незадолго до рассвета его разбудило острое чувство голода: страдая от жажды, киммериец не мог заставить себя сжевать хотя бы кусочек сухаря или вяленого мяса. Зато теперь припасы будут как нельзя кстати. Он развязал тесемки, запустил руку в мешок и достал из него кусок мяса. С наслаждением перемалывая крепкими зубами еду, еще вчера внушавшую ему отвращение, юноша с интересом озирался вокруг.

Ночной мрак уступил место разгоравшейся заре. Певучая водяная струя, бившая из скалы, падала в каменную чашу, которая, однако, никогда не переполнялась — голубой поток вырывался на свободу, давая начало небольшому ручейку, омывавшему корни деревьев. Таких деревьев киммериец не видел ни в родных горах, ни в сумрачной Гиперборее, ни на равнинах Бритунии. Мощные колонны стволов высоко возносили раскидистые ветви, широкие узорные листья, формой напоминавшие ладонь с растопыренными пальцами, нежностью могли поспорить с кхитайским шелком. Они свободно пропускали свет, и, окажись на месте киммерийца бродячий рифмоплет, готовый за пару медяков воспевать что угодно, он мог бы сравнить ущелье с храмом жизни под зелеными сводами, а родник — с его священным алтарем. Но юношу занимало совсем другое: как пополнить запасы пищи и поскорее добраться до Шадизара. Какое дело до игры света и теней человеку, уже мысленно запустившему руки в кошели шадизарских богатеев, мечтающему о глотке алого аргосского и ласках пышногрудых красоток со смуглой кожей и смоляными кудрями? Хотя ни цвет вина, ни оттенок кожи не имели особого значения — была бы девка горячей, а напиток — хмельным… Пока же, за неимением аргосского, путник запил скудный завтрак ключевой водой.

Он уже собирался порыскать по ущелью в поисках какой-нибудь дичи, когда вдруг подумал, что неплохо было бы освежиться — это придаст бодрости. То, что вода в каменной чаше была ледяной, нисколько его не смущало: ребенком он часто плескался под студеными струями горных источников. На всякий случай юноша внимательно огляделся и напряг слух. Не мелькнет ли тень между стволами, не хрустнет ли ветка? Странное безмолвие, царившее в этом оазисе и нарушаемое только плеском воды, могло бы насторожить киммерийца — даже птичий щебет не оживлял таинственного молчания зеленого храма. Но изобилие воды опьянило его сильней вина. Соки жизни вновь струились и играли в нем, ускоряя ток крови и наливая силой мускулы; и путник, отбросив свойственную ему звериную осторожность, стал беспечным. Его смущали, правда, воспоминания о неведомой силе, что манила и гнала его в ущелье. Однако после недолгих размышлений он заключил, что, возможно, в дело вмешался кто-то из Светлых Богов, сжалившихся над смертным. А что всего вероятнее, решил путник, у него просто помутилось в голове от голода и жажды. Зов померещился ему!

Рассуждая таким образом, юный варвар расстегнул пояс с ножнами и положил на траву, подальше от воды, чтобы не долетели брызги, от коих — упаси Кром! — заржавеет его бесценный клинок. Затем на траву полетела одежда, а ее владелец решительно шагнул в ледяную воду и принялся плескаться и фыркать с радостным самозабвением сильного молодого животного. Поворачиваясь под кристальной струей так, чтобы вода равномерно обтекала мощное, бугрившееся мышцами тело, киммериец поймал себя на ощущении, что чьи-то глаза неотрывно следят за ним — но снова не внял предостережению инстинкта. Задрав лицо к небу, он ловил ртом прозрачную струйку, хмелея от свежего вкуса воды, как от вина. Внезапно его чуткий слух уловил шорох.

Юноша обернулся, и глаза его округлились от удивления: шагах в тридцати в дымчатом утреннем полумраке вырисовывался контур гигантского тела