преступному получению чека Севастьяновым. Даже на очную ставку с бухгалтером водил и орал на меня при нем. Привез сюда и жену Севастьянова, Ольгу. Мирил их… Доказывал невиновность бухгалтера и разоблачал домогательства Немчинихи… Все по системе Станиславского или Чехова, не помню… Все ружья, повешенные на стену, выстрелили. Севастьянов систему воспринял, меня пожалел, уступил увещеваниям Шлайна и согласился не получать эти деньги по чеку с последующей передачей по акту своему холдингу, а написать на чеке тратту, то есть переписать на другого получателя. Людвига Семейных.

— И что теперь?

— Семейных сможет получить по чеку наличными, или как там ему заблагорассудится, в Бангкоке или Сингапуре.

— Где исчезнет вместе с наличными. Он же крот у этих мужичков, которые увели сто восемнадцать миллионов.

— Вот затем я тебе и звоню. Вернее, собирался позвонить Шлайн да вот, видишь, надорвался и поручил мне… Ты понял идею? Он, то есть Шлайн, перед тем как погрузиться в сон от изнеможения, всех нас троих — меня, Севастьянова и тебя — обругал бабниками. А он ничего просто так не говорит…

«Ефим все-таки сделал меня подонком, — подумал Бэзил. — Он хочет использовать Барбару. Не исключено, что с подачи консула. Это ведь Дроздов с ухмылочкой советовал мне в Бангкоке обзавестись азиаточкой. Вынюхал ещё тогда про мои отношения с Барбарой…»

— Сволочи вы, — сказал Бэзил.

— Уж как водится, дружище. Ха-ха! Разве тебя не радует, что я вроде бы оправдан и тебе не придется искать мне работу?

— Дождись, когда проснется Шлайн. Тогда и узнаешь. У него всегда за пазухой гостинец… А то, что вы хотите, я сделаю. Не ради вас. Чтобы утопить эту сволочь Семейных.

Месть — не профессиональное чувство. Дроздов дал понять это молчанием.

— Скажи Шлайну, я отработаю свой гонорар, — сказал Бэзил.

— Вот так лучше, — откликнулся Дроздов. — Последняя часть, так сказать, финал партитуры сингапурского квартета.

— Какой ещё партитуры, какого ещё квартета?

— Ефим так сказал. Шемякин, Дроздов, Шлайн и Севастьянов сыграли, как по нотам… Жди звонка завтра. Ефим подтвердит передачу чека Семейных…

Они доделали свое дело в Кашинском изоляторе потому, что это далеко от Москвы, рассуждал Бэзил, пересекая Петровку. Шлайн и Дроздов повязаны между собой изначально, только скрывали это. Они опасаются крота у себя на Лубянке. Или в прокуратуре. По закону, они могли держать и Севастьянова, и его жену в Кашине до десяти суток. Добились своего…

Шемякин свернул с Петровки в Столешников переулок и потащился вдоль новой гостиницы, где ему предлагали место в службе безопасности. Намного чище того, во что он теперь вляпался.

На Тверской Севастьянов направился к Центральному телеграфу.

В Сингапуре было восемь вечера.

— Уже соскучился? — спросила она. Ее голос в трубке словно бы отрикошетил от чего-то, и вопрос сам по себе сдублировался.

— Про это я расскажу при встрече, — сказал Бэзил. — У меня есть для тебя информация. Через неделю, а может и раньше, в вашем краю появится господин Людвиг Семейных, член совета директоров московского финансового холдинга «Евразия». С чеком, который трассирован Севастьяновым. Я располагаю сведениями, что Семейных присвоит деньги и исчезнет… Дело в том, что пятьдесят пять процентов акций «Евразии» принадлежат правительству России. То есть надоевшие всем сто восемнадцать миллионов долларов окажутся украденными Семейных и у правительства. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Спасибо, Бэзил. Ты умница. Надеюсь, все же скучаешь.

Шемякин повесил трубку.

Жулье в Сингапуре заснет в эту ночь спокойно. Их московский крот ляжет, как принято говорить в определенных кругах, крайним бревном.

Так он подумал. И подумал правильно.

В уютной квартирке на сингапурской улице Изумрудного Холма Барбара положила и снова сняла трубку телефона, набрала номер Бруно Лябасти и сказала:

— В Москве сработало. Завтра я дам информацию о твоей и Клео смерти в результате автомобильной катастрофы на острове Пенанг в Малайзии. Вы свалитесь с моста в Малаккский пролив между этим островом и континентом. Тела унесет течением, оно там сильное. Так? Не забудь сообщить ваши новые имена, Бруно…

Она выслушала ответ и рассмеялась:

— Нет, Бруно, нет… Я согласна только на одно новое имя… миссис Шемякин.

— Семейных арестован в Сингапуре по обвинению в хищении посредством злоупотребления служебным положением. Вроде бы у них это так формулируется, — сказал Ефим Шлайн, поднимая воротник своего пальто. — Деньги возвращены «Евразии» должным образом, то есть теперь — совершенно официально. Все довольны…

На углу возле петербургской гостиницы «Октябрьская», где он и Шемякин неудачно — с точки зрения погодных условий, как сказал Шлайн, — установили наблюдательный пост, свирепствовал ноябрьский ветер. До отправки стоявшего перед главным входом «икаруса» с туристами, уезжавшими в Хельсинки, оставалось несколько минут.

Севастьянов помог Ольге взобраться на высокую ступеньку автобуса. Шемякин был уверен: эти двое не вернутся…

Или Ефим Шлайн готовил новую партитуру? Иначе зачем они здесь, на этом пронизывающем ветру?