Джордж Гордон Байрон
Речь, произнесенная в Палате лордов 27 февраля 1812 года во время обсуждения билля против разрушителей станков

Милорды! Вопрос, который сегодня впервые предлагается на ваше рассмотрение, нов для палаты, но отнюдь не является новостью для страны. Он волновал умы самых различных люден еще задолго до того, как был внесен на обсуждение в законодательные органы, вмешательство коих одно только и может принести в этом деле существенную пользу. Хотя сам я неизвестен ни палате в целом, ни даже кому-либо из отдельных ее членов, на чье внимание я имею смелость рассчитывать, все же я, как человек, в какой-то мере связанный с графством, где имели место эти прискорбные события, вынужден просить вас, милорды, оказать мне снисхождение и выслушать те несколько замечаний, которые я хотел бы сделать по данному вопросу, должен признаться – глубоко меня волнующему.

Входить в какие-либо подробности относительно происшедших беспорядков, мне кажется, нет надобности: палате и без того уже известно, что были совершены всевозможные насильственные действия, за исключением разве только прямого кровопролития, и что владельцы ткацких станков, а также все лица, которых рабочие считали с ними связанными, подвергались насилию и оскорблениям. За то короткое время, что я недавно провел в Ноттингемшире, не проходило и суток без какого-нибудь нового акта насилия; и в самый день моего отъезда я узнал, что накануне вечером было разбито еще сорок станков, причем и на этот раз, так же как в прошлые разы, действия эти не встретили ни с чьей стороны отпора и виновные так и не были обнаружены.

Таково было тогда положение в Ноттингемском графстве; таким оно остается, насколько мне известно, и в настоящее время. Но если, с одной стороны, приходится согласиться, что беспорядки достигли внушающих тревогу размеров, нельзя, с другой стороны, не признать, что причиной их была неслыханная нужда среди рабочих. Самое упорство, с которым действуют эти несчастные, служит тому доказательством; ибо что, кроме самой крайней нужды, могло бы побудить такое большое количество людей, до тех пор честных и трудолюбивых, к совершению поступков, столь опасных для них самих, для их семей и для общества? В то время, о котором я говорю, и город[1]и все графство были наводнены крупными военными отрядами; полиция была поставлена на ноги, судьи были в сборе; и, однако, все эти меры – и военные и гражданские – не привели ровно ни к чему. Ни один разрушитель станков не был застигнут на месте преступления, ни против кого не удалось собрать улик, достаточных для обвинительного приговора. Но полиция, хотя и бесполезная, отнюдь не бездействовала: было обнаружено большое число отъявленных злоумышленников, подлежащих осуждению на основании неопровержимых данных; людей, уличенных в тягчайшем из всех преступлений, а именно – в бедности; виновных в том, что они преступно произвели в законном браке по нескольку человек детей, которых они – опять-таки по причине тяжелого положения в стране – не имеют возможности прокормить.

Конечно, владельцы усовершенствованных станков потерпели значительные убытки. Эти машины должны были принести им большую выгоду, ибо каждая заменяла собой нескольких рабочих, – а тем, стало быть, предоставлялось умирать с голоду. Один тип станка был особенно выгоден: на нем один рабочий мог выполнять работу многих – и всех лишних немедленно увольняли. Надо, однако, заметить, что ткань, изготовленная на этих станках, получается более низкого качества; у нас она не имеет сбыта и потому готовится кое-как и наспех, исключительно для вывоза. У рабочих она получила название "паутинки". Уволенные же рабочие, по невежеству своему, вместо того чтобы радоваться столь полезным для человечества изобретениям, обижались на то, что их приносят в жертву ради усовершенствования механизмов. В простоте душевной они полагали, что удовлетворительный заработок для трудящихся бедняков и их благополучие – дело более важное, чем обогащение кучки фабрикантов путем усовершенствования промышленных орудий, в результате которого рабочий остается без работы, ибо его труд уже не окупает расходов на его оплату. И нельзя не признаться, что если раньше, при том размахе торговли, которым мы некогда гордились, можно было бы ввести эти новые, более мощные машины с пользой для хозяина и без ущерба для рабочего, то при нынешнем положении, когда мануфактура гниет на складах и видов на вывоз никаких нет, когда в равной мере сокращается спрос на товар и спрос на рабочие руки, введение новых станков еще усугубляет нужду и недовольство среди обманутых в своих надеждах рабочих. Однако истинная причина их нужды и порожденного ею недовольства лежит глубже. Когда нам говорят, что эти люди объединились для того, чтобы не только погубить свое относительное благополучие, но даже уничтожить самые орудия, при помощи которых они снискивали себе пропитание, – когда нам это говорят, можно ли не вспомнить, что благосостояние этих рабочих, ваше благосостояние, благосостояние всей страны было подорвано не чем иным, как нашей непримиримой политикой и затянувшейся на целых восемнадцать лет разорительной войной? Той политикой, которая была начата "великими мужами, коих боле нет", но пережила умерших и стала проклятьем живых до третьего и четвертого колена! Эти рабочие не ломали своих станков, пока станки не стали бесполезными для них – и даже хуже чем бесполезными: пока еще не сделались для них прямым препятствием в их усилиях добыть себе кусок хлеба. Можно ли, в таком случае, удивляться, что в наше время, когда люди, немногим ниже стоящие на общественной лестнице, чем вы, милорды, оказываются повинными в злостном банкротстве, явном мошенничестве и прямых уголовных преступлениях, – можно ли, в таком случае, удивляться, если люди из низшего класса, составлявшего, однако, еще совсем недавно самую полезную часть населения, в час горькой нужды забывают свой долг и совершают проступки, как-никак все же менее тяжкие, чем те, в которых был уличен один из их представителей в парламенте? Но в то время как высокопоставленный преступник легко может найти способ обойти закон, для несчастных рабочих, которых на преступление толкает голод, мы изобретаем новые неотвратимые кары и расставляем им новые убийственные капканы. Эти люди готовы были копать землю, но лопата находилась в чужих руках; они не постыдились бы просить милостыню, но никто им ее не подавал; свой заработок они потеряли, другой работы найти не могут – и как ни прискорбны в ни достойны осуждения произведенные ими беспорядки, удивляться этим событиям никак не приходится.