и буду молиться до самого конца игры.
— Исход ясен, — сказал Фрэзер. — Я ручаюсь вам. Останьтесь и послушайте со мной.
— Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет, — сказала она. — Я сейчас же иду обратно в часовню молиться.
Мистер Фрэзер посылал ей сказать каждый раз, как «Norte Dame» забивала гол, и наконец, когда уже давно стемнело, сообщил окончательный результат.
— Ну, что сестра Цецилия?
— Она всё в часовне, — сказала сиделка.
На следующее утро вошла сестра Цецилия. Она была очень довольна и весела.
— Я знала, что они не смогут обыграть «Пресвятую деву», — сказала она. — Не смогут. Каэтано тоже лучше. Много лучше. К нему сегодня придут. Он еще не может их видеть, но они придут, и ему станет легче, и он будет знать, что он не забыт своими. Я пошла в полицию к О'Брайену и сказала ему, что он должен прислать каких-нибудь мексиканцев навестить бедного Каэтано. Он пришлет кого-нибудь сегодня днем. Тогда бедняге станет лучше. Это дурно, что никто не пришел навестить его.
В тот же день около пяти часов в палату вошли три мексиканца. — Можно? — спросил самый высокий, с мясистыми губами и очень толстый. — Конечно, можно, — ответил мистер Фрэзер. — Садитесь, господа. Может, выпьем чего-нибудь? — Большое спасибо, — сказал толстый. — Спасибо, — сказал самый черный и маленький. — Нет, спасибо, — сказал тощий. — Вино мне в голову ударяет. — Он постучал себя по голове. Сиделка принесла стаканы. — Подайте им, пожалуйста, бутылку, — сказал Фрэзер. — Это из Рэд-Лодж, — пояснил он. — Из Рэд-Лодж— это самое лучшее, — сказал толстый. — Много лучше, чем из Биг-Тимбер. — Ясно, — сказал самый маленький. — И дороже. — В Рэд-Лодж есть на все цены, — сказал толстый. — Сколько ламп в приемнике? — спросил тот, который не пил. — Семь. — Здорово! — сказал он. — Сколько он стоит? — Не знаю, — сказал мистер Фрэзер. — Его взяли напрокат. Вы, господа, друзья Каэтано? — Нет, — сказал толстый. — Мы друзья того, кто ранил его. — Нас прислала сюда полиция, — сказал самый маленький. — Мы с ним держим небольшой кабачок, — сказал толстый. — Вот с ним, — кивнул он в сторону того, который не пил. — У того тоже небольшой кабачок, — кивнул он на маленького черного. — Нам в полиции сказали прийти, мы и пришли. — Я очень рад, что вы пришли. — Мы тоже. — Хотите еще по рюмочке? — Пожалуй, — сказал толстый. — С вашего разрешения, — сказал самый маленький. — Мне не надо, — сказал тощий. — Вино мне в голову ударяет. — Вино замечательное! — сказал самый маленький. — Почему не попробовать? — спросил мистер Фрэзер тощего. — Ну, покружится голова, и всё. — А потом болеть будет. — Вы не могли бы прислать к Каэтано его друзей? — спросил Фрэзер. — У него нет друзей. — У каждого человека есть друзья. — У него нет. — Что он делает? — Он игрок. — Хороший? — Еще бы! — У меня, — сказал самый маленький, — он выиграл сто восемьдесят долларов. Теперь во всем мире не найдешь ста восьмидесяти долларов. — У меня, — сказал тощий, — он выиграл двести одиннадцать долларов. Вы только представьте себе такую сумму! — Я никогда не играл с ним, — сказал толстый. — Он, должно быть, очень богат, — предположил мистер Фрэзер. — Он беднее нас, — сказал маленький мексиканец. — У него только и есть что рубашка на плечах. — Да и та теперь ничего не стоит, — сказал мистер Фрэзер, — прострелена пулями. — Ясно. — Тот, что ранил его, тоже игрок? — Нет, рабочий-свекольщик. Ему пришлось уехать из города. — Только представьте себе, — сказал самый маленький. — Он был лучшим гитаристом во всем городе. Самым лучшим. — Какая жалость! — Еще бы! — сказал самый крупный. — А как он играл! — И больше не осталось хороших гитаристов? — Ни одного. — Есть один, он на аккордеоне играет, ничего себе, — сказал тощий. — Да еще кое-кто играет на других инструментах, — сказал толстый. — Вы любите музыку? — Как же! — А что, если мы придем как-нибудь вечером поиграть вам? Как вы думаете, сестра разрешит? Она, кажется, очень симпатичная? — Уверен, что разрешит, когда Каэтано сможет слушать музыку. — Она что, сумасшедшая? — спросил тощий. — Кто? — Эта сестра. — Нет, — сказал мистер Фрэзер. — Она милая женщина, очень умная и симпатичная. — Я не верю ни попам, ни монахам, ни монахиням, — сказал тощий. — Он на них насмотрелся в детстве, — сказал самый маленький. — Я был служкой в церкви, — сказал тощий с гордостью. — Теперь я ни во что не верю. И в церковь не хожу. — Почему? В голову ударяет? — Нет, — сказал тощий. — Это спирт в голову ударяет. Религия — опиум для бедняков. — А я думал марихуана — опиум для бедняков, — сказал Фрэзер. — Вы когда-нибудь курили опиум? — спросил толстый. — Нет. — Я тоже, — сказал он. — Кажется, это скверная штука. Начнешь — и уже не можешь бросить. Это порок. — Как и религия, — сказал тощий. — Он, — сказал маленький мексиканец, — большой противник религии. — Необходимо быть противником чего-нибудь, — вежливо сказал мистер Фрэзер. — Я уважаю верующих, даже если они невежественны, — сказал тощий. — Это хорошо, — сказал мистер Фрэзер. — Что вам принести? — спросил крупный мексиканец. — Вам что-нибудь нужно? — Я с удовольствием купил бы пива, хорошего пива. — Мы принесем вам пиво. — Еще одну copita[4] перед уходом? — Вино замечательное. — Мы у вас все выпили. — Я не могу его пить. У меня голова кружится. Потом начинается головная боль и тошнота, — сказал тощий. — До свиданья, господа! — До свиданья, спасибо! Они ушли. Был ужин, а потом радио, поставленное как можно тише, но так, чтобы было слышно, и станции выключались в таком порядке: Дэнвер, Солт-Лейк-Сити, Лос-Анжелос и Сиэттл. У мистера Фрэзера не создалось никакого представления о Дэнвере по радио. Он мог видеть Дэнвер только в «Дэнвер Пост» и пополнять картину по «Роки Маунтен-Ньюз». Он никогда не мог почувствовать и Солт-Лейк-Сити и Лос-Анжелос по передачам. О Солт-Лейк-Сити он знал только то, что там было чисто, но скучно, а Лос-Анжелос ему не хотелось и видеть, потому что оттуда рекламировали слишком много дансингов и слишком много крупных отелей. Дансинги он не любил. Но Сиэттл он изучил очень хорошо, его компанию таксомоторов с ее большими белыми машинами (каждая машина радиофицирована), на одной из них он каждую ночь выезжал в ресторан на Канадской стороне, где следил за ходом вечеринок по тем музыкальным номерам, которые они
В тот же день около пяти часов в палату вошли три мексиканца. — Можно? — спросил самый высокий, с мясистыми губами и очень толстый. — Конечно, можно, — ответил мистер Фрэзер. — Садитесь, господа. Может, выпьем чего-нибудь? — Большое спасибо, — сказал толстый. — Спасибо, — сказал самый черный и маленький. — Нет, спасибо, — сказал тощий. — Вино мне в голову ударяет. — Он постучал себя по голове. Сиделка принесла стаканы. — Подайте им, пожалуйста, бутылку, — сказал Фрэзер. — Это из Рэд-Лодж, — пояснил он. — Из Рэд-Лодж— это самое лучшее, — сказал толстый. — Много лучше, чем из Биг-Тимбер. — Ясно, — сказал самый маленький. — И дороже. — В Рэд-Лодж есть на все цены, — сказал толстый. — Сколько ламп в приемнике? — спросил тот, который не пил. — Семь. — Здорово! — сказал он. — Сколько он стоит? — Не знаю, — сказал мистер Фрэзер. — Его взяли напрокат. Вы, господа, друзья Каэтано? — Нет, — сказал толстый. — Мы друзья того, кто ранил его. — Нас прислала сюда полиция, — сказал самый маленький. — Мы с ним держим небольшой кабачок, — сказал толстый. — Вот с ним, — кивнул он в сторону того, который не пил. — У того тоже небольшой кабачок, — кивнул он на маленького черного. — Нам в полиции сказали прийти, мы и пришли. — Я очень рад, что вы пришли. — Мы тоже. — Хотите еще по рюмочке? — Пожалуй, — сказал толстый. — С вашего разрешения, — сказал самый маленький. — Мне не надо, — сказал тощий. — Вино мне в голову ударяет. — Вино замечательное! — сказал самый маленький. — Почему не попробовать? — спросил мистер Фрэзер тощего. — Ну, покружится голова, и всё. — А потом болеть будет. — Вы не могли бы прислать к Каэтано его друзей? — спросил Фрэзер. — У него нет друзей. — У каждого человека есть друзья. — У него нет. — Что он делает? — Он игрок. — Хороший? — Еще бы! — У меня, — сказал самый маленький, — он выиграл сто восемьдесят долларов. Теперь во всем мире не найдешь ста восьмидесяти долларов. — У меня, — сказал тощий, — он выиграл двести одиннадцать долларов. Вы только представьте себе такую сумму! — Я никогда не играл с ним, — сказал толстый. — Он, должно быть, очень богат, — предположил мистер Фрэзер. — Он беднее нас, — сказал маленький мексиканец. — У него только и есть что рубашка на плечах. — Да и та теперь ничего не стоит, — сказал мистер Фрэзер, — прострелена пулями. — Ясно. — Тот, что ранил его, тоже игрок? — Нет, рабочий-свекольщик. Ему пришлось уехать из города. — Только представьте себе, — сказал самый маленький. — Он был лучшим гитаристом во всем городе. Самым лучшим. — Какая жалость! — Еще бы! — сказал самый крупный. — А как он играл! — И больше не осталось хороших гитаристов? — Ни одного. — Есть один, он на аккордеоне играет, ничего себе, — сказал тощий. — Да еще кое-кто играет на других инструментах, — сказал толстый. — Вы любите музыку? — Как же! — А что, если мы придем как-нибудь вечером поиграть вам? Как вы думаете, сестра разрешит? Она, кажется, очень симпатичная? — Уверен, что разрешит, когда Каэтано сможет слушать музыку. — Она что, сумасшедшая? — спросил тощий. — Кто? — Эта сестра. — Нет, — сказал мистер Фрэзер. — Она милая женщина, очень умная и симпатичная. — Я не верю ни попам, ни монахам, ни монахиням, — сказал тощий. — Он на них насмотрелся в детстве, — сказал самый маленький. — Я был служкой в церкви, — сказал тощий с гордостью. — Теперь я ни во что не верю. И в церковь не хожу. — Почему? В голову ударяет? — Нет, — сказал тощий. — Это спирт в голову ударяет. Религия — опиум для бедняков. — А я думал марихуана — опиум для бедняков, — сказал Фрэзер. — Вы когда-нибудь курили опиум? — спросил толстый. — Нет. — Я тоже, — сказал он. — Кажется, это скверная штука. Начнешь — и уже не можешь бросить. Это порок. — Как и религия, — сказал тощий. — Он, — сказал маленький мексиканец, — большой противник религии. — Необходимо быть противником чего-нибудь, — вежливо сказал мистер Фрэзер. — Я уважаю верующих, даже если они невежественны, — сказал тощий. — Это хорошо, — сказал мистер Фрэзер. — Что вам принести? — спросил крупный мексиканец. — Вам что-нибудь нужно? — Я с удовольствием купил бы пива, хорошего пива. — Мы принесем вам пиво. — Еще одну copita[4] перед уходом? — Вино замечательное. — Мы у вас все выпили. — Я не могу его пить. У меня голова кружится. Потом начинается головная боль и тошнота, — сказал тощий. — До свиданья, господа! — До свиданья, спасибо! Они ушли. Был ужин, а потом радио, поставленное как можно тише, но так, чтобы было слышно, и станции выключались в таком порядке: Дэнвер, Солт-Лейк-Сити, Лос-Анжелос и Сиэттл. У мистера Фрэзера не создалось никакого представления о Дэнвере по радио. Он мог видеть Дэнвер только в «Дэнвер Пост» и пополнять картину по «Роки Маунтен-Ньюз». Он никогда не мог почувствовать и Солт-Лейк-Сити и Лос-Анжелос по передачам. О Солт-Лейк-Сити он знал только то, что там было чисто, но скучно, а Лос-Анжелос ему не хотелось и видеть, потому что оттуда рекламировали слишком много дансингов и слишком много крупных отелей. Дансинги он не любил. Но Сиэттл он изучил очень хорошо, его компанию таксомоторов с ее большими белыми машинами (каждая машина радиофицирована), на одной из них он каждую ночь выезжал в ресторан на Канадской стороне, где следил за ходом вечеринок по тем музыкальным номерам, которые они
