тону его проповеди несколько подпортило то, что в финале голос у него сорвался и он пустил «петуха».

Бедный Хенч! И стоило биться в агонии, угрызаться совестью и кого-то обличать, чтобы назавтра заслужить лишь пару строчек в утренней газете, где сообщалось, что некий джентльмен, наделавший шуму в театре «Трафальгар», был задержан полицией, но затем отпущен домой, поскольку все объяснялось пережитым им нервным потрясением.

Кажется, позже Хенч избрал себе стезю добровольного проповедника, очень популярного летом на морских курортах, и, насколько мне известно, он уже больше никогда не проронил ни звука ни о Пенджли, ни о том, как тот закончил свою жизнь.

Вспышка его безумия подействовала и на Осмунда. Как я уже говорил, люди вокруг стали вскакивать со своих мест, кричать, волноваться, некоторые, слишком нервные, начали покидать театр.

Осмунд тоже повернулся, будто решил уйти. Я вырвался, и Пенджли попытался сделать то же самое. Теперь он был совсем близко от меня, и я видел, что он был объят паническим страхом. С ним случилось самое худшее, что могло с ним случиться. Когда он отбивался от Осмунда, у него с носа упали очки и отлетели в сторону. Его лицо, по которому ручьями стекал пот, выражало смертельный ужас. Оставшиеся без очков глаза затравленно бегали, рот дергался, язык облизывал пересохшие губы.

Очутившись рядом со мной, он прохрипел:

— Ради Бога, помогите мне… Он сумасшедший… Он нас всех погубит. Мои очки… Они упали… Без них я ничего не вижу… Ради Бога, найдите их… Найдите их.

Бог свидетель, у меня не было особых причин жалеть этого человека, но я решил во что бы то ни стало разыскать его очки. Я начал, ползая по грязному полу, шарить везде руками. И в это время меня донимала мысль: почему Пенджли не зовет на помощь? (Это для меня загадка и до сих пор.) Как я уже сказал, тогда у меня возникло единственное предположение: Пенджли имел все основания опасаться излишнего внимания публики. Вообще, пока я ползал на коленях в потемках, меня мучили разные вопросы. Например, где Хелен? Что делать, если в приступе безумия Осмунд начнет гоняться за Пенджли по галерке? И опять все тот же вопрос: где Хелен?! Я сообразил спросить ее об этом только по прошествии нескольких недель после того вечера. Оказывается, она занималась тем же, чем и я, — пыталась помочь Пенджли, только с другой стороны, где я ее не видел, и испытывала точно такие же волнения, что и я.

Наверняка наша возня не осталась бы незамеченной, не подними Хенч переполох в зале.

А дальше события разворачивались быстро. Пенджли все же вырвался и тут же метнулся к двери. Осмунд устремился за ним, я — следом. Пенджли определенно сбежал бы — и тогда моя история имела бы совсем другой конец или, возможно, не имела бы его вовсе, — если бы не кучка женщин, перепуганных воплями Хенча и в панике покидавших театр: охая и ахая, они все одновременно, как глупые гусыни, столпились у входа на лестницу.

Пенджли ничего не видел перед собой, у него перед глазами все сливалось. Вместо того чтобы повернуть налево, он повернул направо, толкнул возникшую перед ним дверь и по крутой лестнице, спотыкаясь, выбрался на крышу. И хотя на двери была надпись «Вход запрещен» и, как я полагаю, обычно дверь была заперта, на этот раз она была открыта и лампочка над ней не горела. Выскочив на крышу вслед за Осмундом, я так же, как и он, был встречен сильнейшим шквалом ветра, который свалил меня с ног. Осмунда я обнаружил тут же, недалеко от двери. Стоя на коленях, он всматривался в темноту.

Я замер рядом с ним и начал оглядываться вокруг. Зрелище было поистине необыкновенное. Впереди меня и по сторонам простирались крыши Лондона, так сказать самый верхний его ярус. Несмотря на кромешную тьму — впечатление было такое, что небо над нашими головами затянуто несколькими слоями бархата густого черного цвета, — несмотря на сыпавший все сильнее снег, хлопья которого жалили мне щеки, как миллионы ос, все вокруг мерцало, вспыхивало, искрилось. Это плясали рекламные огни вывесок над домами.

Я оказался на одном уровне с одной из них, изображавшей огромную розу. Она лениво, будто наслаждаясь, распахивала один за другим свои лепестки, приоткрывая хранимое ею сокровище — изящный, суживающийся книзу флакончик духов, который на минуту стыдливо показывался, а затем снова скрывался в ее медленно свертывающихся лепестках. Роза распространяла вокруг себя золотисто-алое сияние. Остальная часть неба, видимая мной, озарялась вспышками реклам, прятавшихся за крышами домов. Казалось, что Лондон, как ребенок, скачет, стараясь достать до неба своими золотыми пальчиками.

Я нигде не видел Пенджли. Зато в следующее мгновение, повернувшись, я обнаружил рядом с нами Хелен.

Осмунд тоже заметил ее.

— Уходи, Хелен, — сказал он. — Разве мы не простились с тобой? Уходи.

Она схватила его за руку:

— Джон, пойдем со мной. Пусть несчастный Пенджли провалится. Ты его достаточно напугал. Пойдем домой, Джон. Пойдем домой. — Она молила его, ее голос срывался. Должно быть, она видела меня, но, думаю, в те минуты я для нее не существовал.

— Домой? — спросил он; помню, сколько презрения он вложил в это слово. — Домой? У меня нет дома. У меня никого нет. Я ни с чем и ни с кем не связан. Дайте мне покончить с этим негодяем, и я умру спокойно. Грех искупается добрым делом. Не так ли? Иди, Хелен, тебе здесь не место. Тебя бурей сдует с крыши, а до земли далеко. Слышала, что сказал Хенч? Он их всех проклял. В том числе и меня. Но я прихвачу с собой этого жалкого подлеца. Он больше не посмеет порочить Создателя… — Отвернувшись от Хелен, Осмунд закричал: — Эй, Пенджли! Ты где? Выходи, чтобы отправиться туда же, куда отправился твой братец! Я заткну твой рот снегом, чтобы ты больше никогда не кощунствовал!

Он рванулся вперед, ступая по плоской части крыши.

Я удержал Хелен, готовую бежать за ним.

— Останьтесь здесь, Хелен. Вы ничем ему не поможете. Бушует ураган. Подождите, я сейчас его верну, — бессвязно бормотал я, словно в бреду.

Еще двадцать минут, и все будет закончено. Наша судьба будет решена. Представление закончится, и пожарник или кто-то другой из служителей театра поднимется сюда узнать, что произошло. Так получилось, что скандал, устроенный Хенчем, отвлек их и все стражи порядка толпились внизу.

Это было жуткое путешествие во тьме. Я бросками передвигался по скользкой крыше. Буря разыгралась всерьез. У меня перед глазами все качалось и плыло; невысокие трубы и гребни крыш так угрожающе кренились, что казалось, они вот-вот коснутся тротуара на Литл-Уиндмилл-стрит. Пробираясь во мгле, я увидел справа небольшое оконце, из которого струился