эфемерного душевного комфорта. Но — увы! — не угодить суетной человеческой душе… И сколько Господь ни старается ниспослать на нас Свою благодать, вся она изливается мимо нас и питает стебли трав, по которым мы ходим, да корни деревьев, под кронами которых мы живем. А сами мы живем, как под зонтами, прячась от той низливаемой на нас Божьей благодати.

Впрочем, на этом затянувшемся вступлении я вас, читатель, оставляю: пусть герои сей повести говорят за себя сами. Это они авторы своей жизни, своей судьбы, а я лишь созерцатель, не в силах которого ни исправить того, что не ладно, ни предотвратить действа, неугодные Богу. Жизнь — она, как Волга, течет и течет неотвратимо. И если кто замыслит поставить плотину, перегородить реку, чтоб текла она по новому пути, то сметет она все на своем пути и будет продолжать свое течение в русле, уготованном ей Господом…

Посему будьте снисходительны к героям нашим: если и грешат они, то все же не более нас с вами. И ведут они себя так, как ведут, лишь оттого, что просто им досталась такая стезя. Поскольку герои наши происходят именно из упомянутого провинциального Заволжска, то — уж не взыщите — на них будет заметен, возможно, отпечаток провинциальности, тем паче, что и корнями они через поколение, не боле того, уходят в приволжские деревни. Так что не ищите в них голубых кровей!

Итак, начнем мы наше калейдоскопическое повествование, как тому и положено быть, с главного героя…

Михаил. 1927, 18 августа

Сегодня день моего рождения, мне исполнилось шестнадцать лет… Как только я проснулся, мама моя, Антонина Егоровна, подошла и поцеловала меня в лоб, перекрестила и сказала мне несколько добрых слов, поздравляя с днем рождения. Сказала что-то про долгое плавание, в которое я отправляюсь. И я сразу понял — кончилось безмятежное детство… Ведь и правда, шестнадцать — это какой-то совершенно новый возраст.

Я вышел на улицу с этой мыслью и, оглядевшись, увидел все другим, не таким, каким оно было еще вчера: по- другому светило солнце, по-другому шелестели деревья, по- другому ветер шевелил мои волосы… И еще какая-то то ли грусть, то ли тоска защемила мое сердце. Я весь был будто в ожидании чего-то… Но чего?

К вечернему чаю мама испекла пирог с яблоками, мой любимый. Этот пирог — наша семейная традиция, которую я помню с самого своего раннего детства: в день моего рождения мама всегда печет яблочный пирог. Иногда, когда по Поволжью гулял голодный мор, это был весьма символический пирог, скорее даже просто маленький пирожок. Но хоть малюсенький и "тощий", а пирожок был. Корочка теста была прозрачная, как пергамент, сквозь нее торчали, как ребра у оголодавшей кобылы, кубики мелко нарезанных яблок… Этот маленький пирожок разрезали на три части, большую мама давала мне, а два меленьких кусочка они брали с папой. Такова была семейная традиция: не проходил мой день рождения без яблочного именинного пирога!

Отец мой, Платон Андреевич, был человеком верующим, строго соблюдавшим все церковные праздники, но у него были и свои особые "языческие" и личные ритуалы. Одним из таких ритуалов был и мой день рождения, а поскольку на следующий день наступал Яблочный Спас, то отец и ввел эту традицию с яблочным пирогом. Он чтил древнюю языческую масленицу, отмечал "Перунов день", как он называл день первой весенней грозы, был у него и праздник весеннего ледохода, когда вскрывалась матушка-Волга. И эти наши семейные праздники были у нас в семье не менее святы и не менее важны, чем праздники церковные.

Папа мой вообще был большой выдумщик на праздники — он говорил, что нужно пользоваться любым поводом, чтобы радоваться жизни и радовать других. Отец говорил, что жизнь коротка и насыщена невзгодами, а посему о хороших днях жизни нужно почаще вспоминать, чтобы жить было радостнее.

Когда мы с Павликом, моим братом, были маленькими, то лет, наверное, до десяти каждому из нас справляли по два дня рождения в год: "круглый" и "с половинкой". А день свадьбы родители мои отмечали каждый месяц: отец говорил, что любовь нужно лелеять. Он очень любил маму… Глядя на них, я понял, что любовь — это самая большая ценность в жизни.

И вот сегодня я опять подумал об этом. Может, это и есть настоящее счастье? Может, у меня и настроение такое непонятное было сегодня, что я захотел счастья?

Обычно в день моего рождения, когда Павлика еще не было, мы сидели за столом втроем — мама, мой отец и я.

Отец мой был удивительный рассказчик: он всегда находил такие интересные истории из своей жизни, что можно было подумать, что он живет не в нашем провинциальном городишке, а в каком-то другом увлекательном и необычном мире.

Каждый день рождения был всегда для меня большущим праздником: это был день, который мои родители целиком уделяли мне, если только не было из ряда вон выходивших обстоятельств. И эта радость общения была для меня самым главным. Подарков каких-то особых мне в этот день не дарили, обычно это были книги. Может, поэтому я и люблю книги: не только читать их, но и ласкать рукой их корешки, люблю брать их и открывать наугад на любой первой попавшейся странице, погружаясь в середину уже знакомой мне истории… Да и читать я приучился медленно, смакуя: речи героев звучали у меня в голове разными голосами, а авторский текст я читал про себя с выражением. Мама даже по доброму посмеивалась надо, говоря мне, что когда я читаю, то начинаю гримасничать…

Отец мой считал, что подарки надо дарить любимым людям не по избранным датам, а постоянно, всю жизнь. Делание добра, говорил он, должно быть потребностью, естественным движением души, а не обязанностью по праздникам. Поэтому на дни рождения у нас никогда не дарили "нужных вещей": подарки были всегда просто памятными, но по возможности с символическим значением. А нужные вещи мы получали тогда, когда они были нужны.

Когда в 22-ом году отца навсегда увели чекисты, мы с мамой проводили мой день рождения за чаем сначала вдвоем. Мама сидела напротив меня, всматриваясь в мое лицо, и я чувствовал, что она во мне ищет черточки моего отца, которого она так и не долюбила… Потом к нашему с мамой чаепитию с именинным пирогом присоединился и мой подросший младший братишка Павлик.

Вот и сегодня мы сидим втроем. Мой восьмилетний брат Павлик что-то увлеченно рассказывает, смеша маму. По- моему, ей даже кажется, что за столом опять сидит ее Платон — Платоша, как она его называла, любя, — и балагурит нам на потеху.

А у меня сегодня почему-то пирог не лез в горло…

Мама заметила это и, посмотрев на меня с тревогой, спросила:

— Ты совсем не ешь, Мишенька… Не захворал ли?

— Нет-нет, мама, я здоров…

— Что-то случилось?