света, но оказался лишь скоплением совершенно одинаковых, похожих на коробки домов со множеством прямоугольных окон. Как же я был далеко от Реянетта!

Проехав по широким и очень оживленным магистралям, грузовичок внезапно свернул на узкую улочку. Мы въехали на холм Круа-Русс. Подъем оказался настолько крутым, что шофер дважды переключал скорость. В этом запутанном и бестолковом районе папа совсем не ориентировался, и водитель, вынужденный делать ненужные повороты, бранился не переставая. Пришлось спрашивать дорогу у прохожих.

Наконец грузовичок остановился. Наша улица называлась Птит-Люн, что означает «полумесяц» — наверное, потому, что она такая же горбатая, как и молодой месяц. Всю дорогу я думал только о консьержке, о том, как я ей все выскажу. Но когда она появилась, я почему-то смутился. Эта дама не была ли лохматой, ни грязной, как я себе представлял, но ее ледяной вид и особенно голос меня просто парализовали.

Сказав «добро пожаловать», консьержка добавила:

— Постарайтесь, чтобы не было никаких царапин на моих лестницах… а как распакуетесь — не забудьте убрать все ящики и коробки!

Она так произнесла «мои лестницы», как будто дом принадлежал ей; еще я обратил внимание на то, как она растягивала звук «е» — по-видимому, это был особый лионский акцент, который мне предстояло усвоить.

Прежде чем начать разгрузку, водитель предложил «заморить червячка» в ближайшем кафе.

Мама же хотела поскорее увидеть наше новое жилище. Поэтому, когда мужчины пошли заказать еду и выпить аперитив, она взяла у консьержки ключи и вместе с Жео направилась к лестнице. Я решил к ним присоединиться, чтобы убедиться самому, действительно ли там нет места для Кафи.

Еще никогда в жизни я не преодолевал столько ступенек. На четвертом этаже мой маленький брат отказался идти дальше. Я посадил его на плечи, и мы наконец забрались на самый верх этого громадного здания. Мама не смогла сдержать своего разочарования.

— Как же здесь тесно!.. Еще хуже, чем я себе представляла…

С трудом она решилась войти. Кухня оказалась совсем крошечной, комнаты немногим больше. Мое сердце сжалось при мысли о Кафи. Для него действительно не было места в этом доме. Бедный Кафи! Что он сейчас делает? Выпустили ли его из кладовки? А вдруг он мчится во весь дух по дороге, надеясь нас догнать?..

Мне не хватало воздуха в этом узком и тесном помещении. Я подошел к окну. Увы! Нет того ясного голубого неба, что виднелось из окна моей комнаты в Реянетте, только стены и крыши с мутной черепицей. Я высунулся и посмотрел вниз на улицу… И вдруг мое сердце учащенно забилось. По противоположному тротуару шел под зонтиком прохожий, ведя на поводке большую собаку. Оказывается, даже в этом районе есть счастливые люди, которые могут позволить себе иметь собаку, а их консьержка не так жестока, как наша. Мое негодование поднялось с новой силой. Я свесился еще дальше, чтобы получше разглядеть прохожего и его собаку.

— Осторожно, Тиду! — воскликнула мама: ей показалось, что я могу выпасть из окна.

Я отвернулся, чтобы мама не увидела моих слез. Ведь она и сама вот-вот заплачет, а мне не хотелось лишний раз причинять ей боль. Однако решение было принято. Несмотря на слишком маленькую квартиру, несмотря на консьержку, Кафи будет жить здесь.

ПРОИСШЕСТВИЕ

Три дня спустя я приступил к занятиям в городской школе. Накануне мы с мамой приходили туда записываться. Школа показалась мне некрасивой и унылой: потолки слишком высокие, а двор совсем маленький, неприветливый, без зелени. Но зато у меня появятся новые приятели!

Этим утром я вышел из дома очень рано, боясь опоздать. Школьная калитка была еще заперта. Через некоторое время стали небольшими группками собираться местные мальчики, с ними я и прошел во двор, который напоминал гудящий муравейник. Я чувствовал себя очень неуютно. О, если бы со мной был Кафи, как там, в Реянетте! Там мой славный пес часто провожал меня до самого школьного крыльца, и все могли приласкать его.

Как же много незнакомых лиц! Никто не обращал на меня внимания, а вот в Реянетте, когда появлялся новенький, его сразу же окружали и расспрашивали.

До звонка никто так и не сказал мне ни слова. Однако, заметив, что я не знаю, куда идти, один мальчишка бросил на ходу:

— Ты что, новенький? В какой класс?

Я показал записку, которую накануне мне дал директор.

— Третий «Б», — сказал другой, — это там, где бородатый!

Бородатый оказался моим новым учителем. Он был молодым и высоким, с черной бородой по тогдашней моде, в белой рубашке. Жестом бородатый показал мне, куда встать. Мы поднялись по лестнице, шаркая множеством ботинок, и, пройдя по длинному коридору, наконец оказались в классе. Пока все рассаживались, я задержался у. учительского стола, думая, что, как в Реянетте, учитель спросит перед классом, как меня зовут, сколько мне лет, откуда я, чтобы все могли познакомиться. Ничего подобного. Он просто взглянул на протянутую мной записку и указал на свободное место.

— Вон там, справа… у батареи…

Вот и все. Парту на двоих занимал один ученик, для удобства он держал портфель и книги на свободном месте. С недовольным видом мальчик сложил свои вещи и подвинулся.

Урок начался. Я так растерялся, что почти ничего не слушал. Несколько раз, улыбаясь, я поворачивался к своему соседу, пытаясь извиниться за то, что пришлось захватить его пространство. Наконец я решил с ним познакомиться — и для начала представился:

— Меня зовут Тиду.

— А меня Корже, — сказал он, — на конце «е». Больше он ничего не добавил, мы продолжали сидеть молча. Я подумал, что учитель запрещает болтать на уроке, но, может быть, на перемене…

Но на перемене Корже подошел к своим товарищам, а другие одноклассники, так же как и утром, не обращали на меня никакого внимания. У них были свои игры, им было не до меня. Я понимал, что это не со зла, а просто от безразличия.

Так продолжалось весь день. К концу уроков я почувствовал себя настолько несчастным, что на выходе из школы подошел к группе болтающих мальчиков, среди которых был и Корже. Заметив меня, они замолчали и отошли. Мне хотелось побежать за ними, рассказать, как мне плохо и одиноко, но я не осмелился.

Дома, на пятом этаже, мама с большим трудом пыталась разместить вещи в нашей крошечной квартире.

Вечером, лежа в кровати, я еле сдерживал слезы. Я внушал себе, что здесь, конечно, не может быть так же, как в Реянетте, что нас слишком много в этой школе, что необходимо время, чтобы узнать друг друга, что завтра со мной обязательно заговорят, а Корже познакомит меня со всеми.

Но на следующий день я остался таким же чужаком,