Сын (Павел Григорьевич Антокольский) Страница 1 - Литвек

— Вова! Я не опоздал? Ты слышишь?

Мы сегодня рядом встанем в строй.

Почему ты писем нам не пишешь,

Ни отцу, ни матери с сестрой?

Вова! Ты рукой не в силах двинуть,

Слёз не в силах с личика смахнуть,

Голову не в силах запрокинуть,

Глубже всеми лёгкими вздохнуть.

Почему в глазах твоих навеки

Только синий, синий, синий цвет?

Или сквозь обугленные веки

Не пробьётся никакой рассвет?

Видишь — вот сквозь вьющуюся зелень

Светлый дом в прохладе и в тени,

Вот мосты над кручами расселин.

Ты мечтал их строить. Вот они.

Чувствуешь ли ты, что в это утро

Будешь рядом с ней, плечо к плечу,

С самой лучшей, с самой златокудрой,

С той, кого назвать я не хочу?

Слышишь, слышишь, слышишь канонаду?

Это наши к западу пошли.

Значит, наступленье. Значит, надо

Подыматься, встать с сырой земли.

И тогда из дали неоглядной,

Из далёкой дали фронтовой,

Отвечает сын мой ненаглядный

С мёртвою горящей головой:

— Не зови меня, отец, не трогай,

Не зови меня, о, не зови!

Мы идём нехоженой дорогой,

Мы летим в пожарах и в крови.

Мы летим и бьём крылами в тучи,

Боевые павшие друзья.

Так сплотился наш отряд летучий,

Что назад вернуться нам нельзя.

Я не знаю, будет ли свиданье.

Знаю только, что не кончен бой.

Оба мы — песчинки в мирозданье.

Больше мы не встретимся с тобой.

Мой сын погиб. Он был хорошим сыном,

Красивым, добрым, умным, смельчаком.

Сейчас метель гуляет по лощинам,

Вдоль выбоин, где он упал ничком.

Метёт метель, и в рог охрипший дует,

И в дымоходах воет, и вопит

В развалинах.

А мне она диктует

Счета смертей, счета людских обид.

Как двое встретились? Как захотели

Стать близкими? В какую из ночей

Затеплился он в материнском теле,

Тот синий огонёк, ещё ничей?

Пока он спит, и тянется, и тянет

Ручонки вверх, ты всё ему отдашь.

Но погоди, твой сын на ножки встанет,

Потребует свистульку, карандаш.

Ты на плечи возьмёшь его. Тогда-то

Заполыхает синий огонёк.

Начало детства, праздничная дата,

Ничем не примечательный денёк.

В то утро или в тот ненастный вечер

Река времён в спокойствии текла.

И крохотное солнце человечье

Стучалось в мир для света и тепла.

Но разве это, разве тут начало?

Начала нет, как, впрочем, нет конца.

Жизнь о далёком будущем молчала,

Не огорчала попусту отца.

Она была прекрасна и огромна

Все те года, пока мой мальчик рос, —

Жизнь облаков, аэродромов, комнат,

Оркестров, зимних вьюг и летних гроз.

И мальчик рос. Ему ерошил кудри

Весенний ветер, зимний — щёки жёг.

И он летел на лыжах в снежной пудре

И плавал в море — бедный мой дружок.

Он музыку любил, её широкий

Скрипичный вихорь, боевую медь.

Бывало, он садится за уроки,

А радио над ним должно греметь,

Чтоб в комнату набились до отказа

Литавры и фаготы вперебой,

Баян из Тулы, и зурна с Кавказа,

И позывные станции любой.

Он ждал труда, как воздуха и корма:

Чертить, мять в пальцах, красить что-нибудь…

Колонки логарифмов, буквы формул

Пошли за ним из школы в дальний путь,

Макеты сцен, не игранных в театре,

Модели шхун, не плывших никуда…

Его мечты хватило б жизни на три

И на три века, — так он ждал труда.

И он любил следить, как вырастали

Дома на мирных улицах Москвы,

Как великаны из стекла и стали

Купались в мирных бликах синевы.

Он столько шин стоптал велосипедом

По всем Садовым, за Москвой-рекой

И столько плёнки перепортил «ФЭДом»,

Снимая всех и всё, что под рукой.

И столько раз, ложась и встав с постели,

Уверен был: «Нет, я не одинок…»

Что он любил ещё? Бродить без цели

С товарищами в выходной денёк,

Вплоть до зимы без шапки. Неприлично?

Зато удобно, даже горячо.

Он в сутолоке праздничной, столичной

Как дома был. Что он любил ещё?

Он жил в Крыму то лето. В жарком полдне

Сверкал морской прилив во весь раскат.

Сверкал песок. Сверкала степь, наполнив

Весь мир звонками крохотных цикад.

Он видел всё до точки, не обидел

Мельчайших брызг морского серебра.

И в первый раз он девочку увидел

Совсем другой и лучшей, чем вчера.

И девочка внезапно убежала.

И звонкий смех ещё звучал в ушах,

Когда в крови почувствовал он жало

Внезапной грусти, чаще задышав.

Но отчего грустить? Что за причина

Ему бродить между приморских скал?

Ведь он не мальчик, но и не мужчина,

Грубил девчонкам, за косы таскал.

Так что же это, что же это, что же

Такое, что щемит в его груди?

И, сразу окрылён и уничтожен,

Он знал, что жизнь огромна впереди.

Он в первый раз тогда мечтал о жизни.

Всё кончено. То был последний раз.

Ты, море, всей гремящей солью брызни,

Чтоб подтвердить

Павел Антокольский Сын

Поэма

1

2