клетке, и другая крыса, находясь снаружи, хочет помочь ей убежать, если только она помогает, а не кусает первую, потому что вдруг он ощущает боль в пленной руке, и в то же время другая рука вонзается изо всех сил в то, что должно быть его рукой и где становится так больно, больно до такой степени, что он отказывается стянуть свитер, предпочитает сделать последнее усилие, чтобы протащить голову в ворот и извлечь левую крысу из клетки, и он пытается сделать это, дергаясь всем телом, топчась взад и вперед, кружа посреди комнаты, если только он посреди, потому что сейчас его вдруг осеняет мысль, что окно осталось открытым и что опасно вертеться вслепую, лучше остановиться, хотя его правая рука болтается взад и вперед, не занимаясь свитером, хотя его левая рука болит все сильнее, словно ему обкусали или обожгли все пальцы, и однако эта рука слушается его, постепенно сгибая раненые пальцы, она, оставаясь внутри рукава, ухватывает край свитера, свернувшийся на плече, тянет его вниз почти без сил, пальцы слишком болят, и правой руке надо бы прийти ей на помощь, вместо того чтобы бессмысленно взбираться и спускаться по ногам, вместо того, чтобы щипать ляжку, а она ее щиплет и царапает его сквозь одежду, при том, что он не может этому помешать, так как вся его воля сосредоточена на левой руке, может он упал на колени и чувствует себя словно подвешенным за левую руку, которая снова дергает свитер, и вдруг прохладой овевает брови, лоб, глаза, отчего-то он не открывает глаза, хотя знает, что вырвался наружу, что эта прохлада, это блаженство — свободный воздух, и он не открывает глаз и ждет секунду, две, чтобы побыть в ином, холодном времени, во времени вне свитера, он стоит на коленях, и как прекрасно стоять вот так, но вот он наконец понемногу благодарно приоткрывает глаза, свободные от синей шерстяной слюны там внутри, приоткрывает глаза и видит пять черных когтей, которые, замерев в воздухе, нацелены в его глаза, они вибрируют, прежде чем сделать бросок, и он успевает опустить веки и откинуться назад, прикрывшись левой рукой, его рукой, это все, что у него осталось, чтобы защитить его изнутри рукава, чтобы рвануть вверх ворот свитера, и синяя слюна снова обволакивает ему лицо, в то время как он выпрямляется, чтобы куда-то убежать, чтобы наконец оказаться где-то, где нет руки и свитера, где есть только гулкий воздух, который обвевает, провожает, ласкает его, и двенадцать этажей.