те же двое. Их, между прочим, может узнать не только Семенов, но и Тамара, его бывшая подружка, так сказать. Как думаешь?

— Ее судили. Она уже в колонии. Этапировать некогда, — покачал головой Храмов.

— Да, верно, — согласился Лобанов. — Тем более что может приехать и кто-нибудь другой, кого она не знает, а Семенов знает. Итак, остается он, один он. Все правильно.

— Надо сегодня бы с врачом договориться, — предложил Храмов. — И место для беседы найти. Может, съездить?

— А ты с ней знаком?

— Так точно.

— Ну… и как она?

— Женщина симпатичная, — равнодушно ответил Храмов, удивительно равнодушно, как показалось Лобанову. — Молодая еще, конечно, — добавил Храмов, не то осуждая, не то сомневаясь в чем-то.

— Так кто же поедет? — спросил Лобанов. — Ты или я?

Храмов посмотрел на него слегка удивленно. Он не привык, чтобы его деловитый и решительный начальник колебался в таких простых вопросах. Лобанов поймал этот удивленный взгляд и, хмурясь, сказал:

— Сейчас мы с ней договоримся.

Он снял трубку и поспешно, будто прогоняя охватившее его на миг смущение, набрал нужный номер.

К телефону подошел сначала кто-то другой, и только потом раздался знакомый голос.

— Наталья Михайловна, тысячу извинений, это снова Лобанов вас беспокоит, — бодро, пожалуй, даже слишком бодро, произнес он, искоса взглянув на спокойно курившего Храмова. — Тут несколько изменились обстоятельства. Хотелось бы вас повидать. Да и… в общем повидать, — сбивчиво и сердито закончил он.

— Меня или больного?

«Улыбается. Конечно, улыбается, черт возьми».

— Сначала вас, а потом его, завтра.

— Ну что ж, приезжайте. Только до четырех, можно?

— Постараюсь. А вы… так рано уходите?

— Нет. Мы вообще до шести. Но сегодня… Мне надо за сыном зайти в детский сад.

— Понимаю, понимаю, — торопливо произнес Лобанов. — Ну конечно.

Он медленно опустил трубку, ощущая какую-то непривычную горечь в душе, и мстительно подумал: «Вот так. У всех сыновья. Все правильно», — и, усмехнувшись, сказал Храмову:

— За сыном идет, в детский сад.

— Кто? — не сразу понял тот. — Врач?

— Не я же, — буркнул в ответ Лобанов и неожиданно подумал, что, пожалуй, с удовольствием пошел бы в детский сад за своим сыном. Интересно, какой бы у него был сын? Но он тут же прогнал эти глупые, не к месту пришедшие мысли и деловито добавил:

— Просит приехать до четырех, — он посмотрел на часы. — А сейчас уже без четверти два.

В этот момент зазвонил внутренний телефон, и Лобанов рывком снял трубку.

— …Слушаюсь, товарищ комиссар. Буду. — И с непонятным облегчением он объявил Храмову: — Через полчаса совещание. Поедешь сам. Узнай, как себя ведет, когда завтра нам приехать, где лучше побеседовать и можно ли будет его завтра вечером забрать на часок. Или нет, о вечере ничего не говори, а узнай…

Когда Храмов наконец ушел, удивляясь про себя странной нервозности своего начальника и объясняя ее исключительно тем, что предстоит им всем завтра, Лобанов решительно убрал в сейф бумаги со стола, еще раз взглянул на часы и отправился к дежурному.

— Вызывай по спецсвязи Москву. Коршунова. Быстренько.

Москва ответила почти мгновенно, а еще через минуту к телефону подошел Коршунов.

— Телепатия, — засмеялся он. — Я как раз собрался звонить тебе. Какие новости? Ты же без этого не позвонишь.

— Получили привет от дяди. Завтра вечером будем брать племянников. Но перед этим…

Коршунов слушал внимательно, не перебивая, не задавая вопросов, позволяя выговориться до конца и именно так, как хотелось бы собеседнику. Он даже чуть помедлил с ответом, ожидая, не сообщит ли Лобанов что-нибудь еще, и только потом сказал:

— Ну что ж. Итак, начинаем, старина, новое дело. Очень серьезное. Пора добираться до дяди. А то все на племянников натыкаемся. Но ты что-то слишком волнуешься, по-моему. Что у тебя там еще случилось?

Лобанов смущенно кашлянул. Это же надо! Свои тут ничего не заметили, а этот из Москвы чего-то учуял.

— Согласно вашим указаниям жениться надумал, — грубовато пошутил он. — А она не согласна.

Вопреки ожиданию Коршунов шутки не принял.

— Тогда понятно, — коротко ответил он и перевел разговор на Семенова: — Держи меня в курсе. Дело серьезней, чем ты думаешь.

Лобанову нестерпимо захотелось расспросить подробности. Выходит, Коршунову известно что-то такое, чего не знает он сам. Но пришлось проститься: у комиссара уже начиналось совещание.

«Итак, начинаем новое дело, — думал Лобанов, шагая по коридору. — «Снова вышли на тропу войны», — вдруг пришли ему на память слова из давно забытых, в детстве когда-то читанных книг.

Утром пошел дождь, первый дождь в этом году, унылый, мелкий и холодный, при котором все вокруг выглядит нудным и противным — и низкое серое небо, и придавленные им, тоже как-будто посеревшие дома, и поникшие голые деревья в скверах, и грязный снег под ногами.

Лобанов приехал в больницу невыспавшийся и сердитый. Накануне они допоздна совещались в отделе: как раз в эти дни дел и забот навалилось немыслимо много. Да и предстоящий разговор с Семеновым казался сейчас Лобанову не столько трудным, сколько муторным и неприятным. Снова видеть эту самоуверенную, толстую рожу, слышать истерический, наглый крик. «Черт бы тебя побрал вместе со всеми твоими дядями и племянниками, — раздраженно думал Лобанов, выбираясь из машины. — Ну погоди…» Ночью, в который раз обдумывая эту встречу, он наметил как будто неплохой план, даже, как ему тогда показалось, остроумный. Но сейчас, в это хмурое, сырое утро, все придуманное выглядело плохо и неточно. Лобанова вдруг что-то забеспокоило, что-то не учтенное им в этом предстоящем разговоре и пока совершенно неуловимое.

Мокрые серые корпуса больницы, мимо которых он шел сейчас, оставив машину у ворот, с крупными белыми номерами на торцовых стенах одним своим видом навевали уныние. В окнах бледно-желто горели лампы, словно напоминая, что пасмурное, сумрачное это утро еще не утро. Ночью Лобанов успел не раз отругать себя за мальчишеское волнение с телефоном и теперь был полон к себе насмешливого презрения.

Но вот показался наконец седьмой корпус.

Лобанов свернул к нему по асфальтовой дорожке и позвонил у облупленной дощатой двери.

Через несколько минут он уже шел по длинному коридору второго этажа в халате, накинутом на плечи, следом за толстой пожилой няней. В палатах больные кончали завтракать, и «ходячие» помогали уносить грязную посуду, из-под серых байковых халатов у них болтались белые тесемки кальсон. Молодые, кокетливые сестры в белоснежных шапочках и коротеньких, тщательно