Рэй Дуглас Брэдбери У нас в гостях маменька Перкинс

Джо Тиллер вошел к себе в квартиру и, снимая шляпу, поймал на себе взгляд дородной женщины средних лет, лущившей горох.

— Входи, — сказала она изумленному Джо. — Энни пошла готовить ужин. Да ты присаживайся.

— Но кто… — начал он, взглянув на нее.

— Я — маменька Перкинс, — засмеялась она, раскачиваясь.

Хотя она сидела на обычном стуле, а не в кресле-качалке, ей все же удавалось на нем раскачиваться. У Тиллера закружилась голова.

— Зови меня просто маменькой, — вкрадчиво сказала она.

— Мне знакомо ваше имя, но…

— Не беспокойся, сынок. Скоро мы с тобой сойдемся накоротке. Я к вам в гости — поживу, наверное, годик.

С этими словами она довольно рассмеялась и высвободила очередную горошину.

Тиллер бросился на кухню и столкнулся с женой.

— Откуда, черт возьми, взялась эта слащавая старушенция? — возмутился он.

— Из радиопередачи, — с улыбкой сказала жена. — Да ты ее знаешь: маменька Перкинс.

— И что она здесь забыла? — выкрикнул он.

— Тсс. Она пришла оказать нам помощь.

— Помощь в чем? — Он пристально посмотрел в направлении той комнаты, где сидела маменька Перкинс.

— В делах, — неопределенно ответила жена.

— А где мы ее поселим, черт возьми? Она ведь должна где-то спать или нет?

— Ну конечно, — ласково сказала Энни. — Кстати, радиостудия от нас в двух шагах; вроде бы на ночь она будет уходить туда.

— Зачем ее сюда принесло? Это ты ей написала? Ты мне не говорила, что вы с ней знакомы, — распалился он.

— Неужели не говорила? Я уже давно слушаю ее передачу, — сказала Энни.

— Это не имеет никакого значения.

— Ну как же? Мне всегда казалось, что маменьку я знаю едва ли не лучше, чем тебя, — возразила жена.

Ему стало не по себе. Десять лет, подумал он. Десять лет она провела в этой комнате, среди мебели, обитой ситцем, наедине с розово-серебристым приемником, слушая жужжание голосов в эфире. Десять тайных лет зрел этот монашеский сговор радио и женщин, пока он налаживал свои пошатнувшиеся дела. Однако он решил изобразить беззаботность и благоразумие.

— Я лишь хочу знать, — он взял жену за руку, — ты написала маменьке письмо или позвонила по телефону? Как она здесь оказалась?

— Она здесь уже десять лет.

— Черта с два!

— Ну ладно, сегодня особенный день, — признала его жена. — Сегодня маменька впервые решила остаться.

Он повел жену в гостиную, чтобы еще раз встретиться лицом к лицу со старушкой.

— Выметайтесь, — гаркнул он.

Маменька подняла взгляд от морковки, которую резала на кубики, и с металлом в голосе произнесла:

— Не могу. Это решает Энни. Тебе придется с нею посоветоваться.

Он повернулся к жене.

— Ну? — вопросительно посмотрел он на нее.

Выражение лица Энни стало холодным и отчужденным.

— Давайте-ка вместе поужинаем, — сказала она и вышла из комнаты.

Джо был ошеломлен.

— Хозяйка-то с характером, — заметила маменька.

Проснувшись в полночь, он решил проверить, что делается в гостиной. Там было пусто.

Радио приглушили, но не выключили. Из приемника комариным писком звучал едва различимый далекий голос:

— Надо же. Вот это да! Ну и ну!

В комнате было холодно. Его зазнобило. Приемник, источающий тепло, согревал лишь ухо, которым прижался к нему Джо.

— Надо же. Вот это да! Ну и ну!

Он выключил радио.

Жена услышала, как он скользнул в постель.

— Ушла, — сообщил он.

— Конечно, — ответила она. — И вернется завтра в десять.

Он не стал спорить.

— Спокойной ночи, дорогая, — только и сказал он.

За завтраком в гостиной присутствовал лишь яркий свет утреннего солнца. Джо громко засмеялся, увидев, что в комнате пусто. На него нахлынул душевный подъем, как будто после бокала хорошего вина. По дороге к себе в контору он то и дело насвистывал.

В десять часов у него был перерыв. Шагая по проспекту и напевая что-то себе под нос, он услышал, что у магазина электротоваров включено радио.

— Проходите же, — вещал голос. — Ох, боже мой, только не наследите мне в доме.

Он остановился и прямо на улице начал вертеться как заведенный вокруг своей оси.

До него снова донесся голос.

— Это маменька Перкинс, — прошептал он.

И прислушался.

— Точно, ее голос, — сказал он. — Голос женщины, которая вчера заявилась к нам домой. Сомнений нет.

И все же прошлой ночью гостиная была пуста…

А как насчет радио, которое тихо работало в комнате, и едва различимого голоса, звучащего как будто издалека и повторяющего снова и снова: «О боже. Вот это да! Ну и ну!»?

Он забежал в аптеку и опустил пять центов в телефон-автомат.

Три гудка. Короткое ожидание. Щелчок.

— Алло, Энни? — бодро спросил он.

— Нет, это маменька, — ответил голос.

— Ох, — выдохнул он и бросил трубку.

В тот день он гнал от себя эти мысли. Вся ситуация была невероятна, слишком затянута и просто ужасна. По дороге домой он купил Энни букет свежих роз. Держа его в правой руке, он открыл ключом дверь в квартиру. К тому времени он уже почти забыл о маменьке.

Цветы выпали у него из рук; он даже не нагнулся, чтобы их поднять. Пристально уставившись на маменьку, он наблюдал, как она, сидя на том самом стуле, который не раскачивался, качалась из стороны в сторону.

Ее приторный голос весело окликнул:

— Вечер добрый, Джо, сынок! Какой же ты внимательный, розы принес.

Не говоря ни слова, он набрал телефонный номер.

— Алло, Эд? Слушай, Эд, ты сегодня вечером свободен?

Ответ был отрицательным.

— Может, хотя бы завтра вечером заглянешь? Мне нужна твоя помощь, Эд.

На этот раз ответ был утвердительным.

В восемь часов они закончили ужинать, и маменька принялась убирать со стола.

— Завтра на десерт у нас будет пирог из скрещенной тыквы, — говорила она.

В дверь позвонили, и, открыв, Джо Тиллер буквально с порога втащил в гостиную Эда Лейбера.

— Полегче, Джо, — сказал Эд, потирая руку.

— Эд, — начал Джо, усаживая его и протягивая стаканчик шерри. — Мою жену ты знаешь, а это маменька Перкинс.

Эд засмеялся.

— Рад познакомиться! Я уже давно слушаю вашу передачу.

— Здесь нет ничего смешного, Эд, — возмутился Джо. — Прекрати.

— Не сочтите за дерзость, миссис Перкинс, — стал оправдываться Эд, — но дело в том, что ваше имя так похоже на имя этой вымышленной героини…

— Эд, — перебил Джо, — это на самом деле маменька Перкинс.

— Она самая, — приветливо добавила маменька, продолжая лущить горох.

— Вы меня