позавидовать.

Инна норовила приложиться к губам. Интимно сообщала, что Хейдер — милый, но неопытный. Что она имела в виду? Что я — не милый, но опытный? И главное — какое лизоблюдство перед будущей властью!

Малков округло улыбался и предлагал сфотографироваться как Чиччолина:

— У тебя, понимаешь, не должно быть тайн от электората!

Последнее слово он произносил с гордостью. В его лексиконе оно было неологизмом.

Из скороговорки и объятий неожиданно соткался Пашка:

— Божич, ты просто обязан поведать радиослушателям…

Я вдруг почувствовал себя человеком общественным. Вроде официанта на старте банкета: всем нужен. Пережил даже своеобразную эйфорию.

Какие, однако, гримасы корчила судьба! Как обманывала! Льстила так дешево, будто я был партийным функционером.

— Ну так как же? — осведомился Пашка. — Смогу ли я, так сказать, лицезреть?..

Я барски улыбнулся:

— Сможешь, пошли.

В студии все получилось экспромтом. Потеть не довелось. Фотографии обнаженных красоток буквально насиловали своей телесной гармонией. Их оптимизм казался чьим-то неопознанным эшафотом.

Между тем, я о чем-то болтал в микрофон, кого-то цитировал, брался даже поучать:

— Кто может предложить рецепт — пожалуйста! А кто не может — пусть не забавит публику.

Так прямо и рубанул.

Пашка нажал на стоп.

— Ну, ты и лепил горбатого… Этаким чертом!..

— Мастерам художественного слова посвящается, — парировал я. — Ты бы, кстати, поставил какую-нибудь музыку.

— Что предпочитает маэстро?

— "Битлы" есть? — спросил я тоном, каким спрашивают об осетрине.

— Ну натурально! — откликнулся Пашка. Он был талантливо долгорук. Подозреваю, что именно его жесты копировали дирижеры и хищные птицы.

Минуту спустя закружилась пластинка. Шуршание иглы по винилу выуживало из подсознания образ стеклореза. Хорошо еще — не бормашины. Потом до меня донеслось: "It's been a hard day's night…"

О, "Битлз"!.. Афоризм, заменивший эпоху. В том числе и в моей жизни.

Я расслабился. Сидел и слушал. На редкость естественное занятие — сидеть и внимать музыке, потихоньку возвращаясь к себе. Жизнь — это, оказывается, перевод шумных и бесконечных пауз на язык тихих и кратких мелодий. Временами, правда, велик соблазн принять первоисточник за китайскую грамоту.

— Ты какой-то грустный, — заметил Пашка. — Хочешь, я тебе новогоднюю передачу поставлю?

Я хмыкнул.

Над той программой мы карпели вместе. Назвали ее: "В год Лошади — со Змеей на шее" /бедная, конечно, лошадь…/. Был там эпизод. Автовокзал. На выходе из общественного туалета Пашка интервьюирует облегчившегося мужика:

— Ну, и как вам, так сказать, удобства?

— Ни хуя себе! — удивленно отвечает мужик. /Пашка потом эту реплику смикшировал, но все равно…/

Жаль, отца Евгения тогда не пригласили. Толкнул бы после всего рождественскую проповедь. Для профилактики и смягчения нравов.

— Ладно, — говорю, — пойду я. Страждущие, жаждущие — сам понимаешь.

— Помнишь, у Фредди Меркури есть такая тема: сэйв ми, сэйв ми — спаси меня!..

— У Аллы Пугачевой, — говорю, — тоже есть.

— Ну, ты — конь!

— Холодно тут у тебя. Я бы на твоем месте побрился и повесил здесь портрет Малкова.

— Как будто от этого потеплеет.

— Нет, серьезно. Малков с Чиччолиной — художник и модель. Представляешь?

— Тебе, кстати, Ириша Сорока привет передает.

— Странные у тебя ассоциации.

— Божич, блин!

— Ладно, ладно. Кланяйся ей.

— Может, крутнуть "Что ж это со мной? Это… бабье началось лето"? — пропел Пашка.

— Ты бы нас, — говорю, — хоть познакомил, что ли. Студент-заочник…

Невероятно, но с Ирой мы ни разу не виделись. В этом заключалась неуловимая интрига. Я делал с Пашкой программы, она делала… Со мной получался какой-то капустник. Ей нравились музыкалки. Пашка называл ее "наша проникновенная ведущая". Объяснял красоту ее саунда чуть ли не степенью насморка. "Понимаешь, — говорил, — она вот так на кончик носа сдвинет очки…"

Иной раз я забегал в студию, и выяснялось, что она только-только ушла. Наконец однажды я услышал ее голос близко. На кассете. Она пела егоровскую песню, ту самую…

— Так включить? — повторил вопрос Пашка.

Вместо ответа я с порога помахал рукой. Не хватало мне еще заблудиться в собственной печали.

Ладно…

Время, тем не менее, шло и морщилось на стыках. Я исправно выдавал свои триста строк в номер. Дарил комплименты женщинам редакции. Ходил на встречи с избирателями. И бурно потел от мысли, что меня могут выбрать.

— Юра, ты хочешь съездить в Луганск? — спросила Марья Павловна.

Я подумал: да лишь бы здесь не торчать. И ответил:

— Хочу.

Задача была несложной: зайти в облполиграфиздат, назвать себя и ждать дальнейших указаний. Предполагалась работа с документами. Попахивало шпионскими страстями.

Поехал.

В автобусе пытался читать Пикуля. Я всегда беру его в дорогу. Во-первых, "Роман-газета"… Короче, меня сморило. Проснулся уже возле парка Первого мая. Весь помятый: привиделось, что вместе с Джигарханяном торгуем пластиковыми удочками. Где-то в Пензе /сплю, дьявол, и знаю: точно, в Пензе/, у шлагбаума.

При чем здесь, недоумеваю, шлагбаум? Да и Армен Борисович — тоже вроде…

Заведение, мне нужное, отыскал быстро. В тесной комнате, где столы заворачивались улиткой, а шкафы набухали справочной литературой, мне задали бестактный вопрос:

— Вы владеете украинским?

— Что значит — владеете?! Язык — не собственность!

— Вот вам предвыборные программы и биографии кандидатов. Нужно вычитать. Тут немного…

— А на русском — есть?

— Там все в двух экземплярах: на русском и украинском.

— А словарь — можно?

— Поражаюсь, кого присылают! — пожала плечами женщина. — Ваш город запорожцы основали, а вы языка не знаете. Нет словаря!

— Ладно, — говорю, — давайте, — приморили, думаю, этими запорожцами. — Сдавать когда?

— Ну, завтра, до обеда. Сможете?

Пока я соображал, смогу ли, она спросила:

— Вы уже где-нибудь остановились? Тогда идите в "Советскую". И запомните: вы от Герасимова, 16-50.

— Что это, 16-50, имя-отчество?

— Острить не обязательно — номер заказа.

Я поблагодарил.

— Если успеете, приносите сегодня! — крикнула женщина вдогонку.

Я дошел до гостиницы. В холле осмотрелся. Провинциальная попытка Гавайских островов: кресла, зеркала, пальмы, фикусы /а может, и не фикусы — хрен его знает/. Как потом оказалось, самое уютное место в этом сарае.

У стойки администратора я затормозил.

— Здравствуйте, — говорю. — Мне сказали, что стоит назвать цифры 16-50 и фамилию Герасимов — и ваш "сезам" откроется.

—