работы над собой. Моя помощница, та самая девушка, в чьих глазах я нашел ответ на все свои мучительные вопросы, приносила мне горы книг по биологии, психологии, философии, химии, физике, истории искусств. Я делал выписки из монографий по хатха- и раджа-йога, штудировал книги врачей-диетологов разных стран, знакомился с опытом народной медицины, изучал молодую науку о биополях и пришел ко многим выводам, которые подробно изложены в монографии — ее готовит к печати издательство «Медицина».

В книгах по искусству, истории и быту древней Греции я нашел любопытный факт, похожий на сказочный вымысел: гречанка, готовясь стать матерью, подолгу рассматривала изящные произведения искусства, прекрасные полотна художников — бытовало поверье, что, соприкасаясь с прекрасным родишь красивого ребенка. К случаю вспомнились наблюдения биографов Чехова над тем, как менялось, оттачивалось, одухотворялось чеховское лицо в течение его жизни.

К, концу третьей недели у меня был готов примерный план телесного самоусовершенствования.

Началась новая жизнь. Я оказался в положении человека, прокладывающего без топора просеку в диком лесу, где из-за любого дерева может выскочить хищник: ведь мы еще так мало знаем, на что способен наш организм. Каждый день стал для меня испытанием. Я никогда не мог похвастать сильной волей судьба так благосклонна была ко мне, что не представляла случая проверить, есть ли она у меня вообще, эта самая воля. Раньше я не принуждал себя даже к такому пустяку, как утренняя зарядка: когда лень было махать руками, позволял себе не делать этого. Теперь же надо было постоянно совершать над собой насилие. И дело даже не в том, что отныне день был расписан на часы и минуты. Что это были за часы! Ни один спортсмен, циркач, танцор не истязал свое тело так, как я. У меня была цель: не только сделать его окончательно своим, но и научить повиноваться приказам мозга. Каждую клетку своего организма я мечтал как бы наделить сознанием и заставить ее делать то, что нужно было мне. К примеру, я научился раздражать зону роста костей не только лекарственными стимуляторами и спортивными упражнениями, но и мысленными приказами. Как известно, за пять лет я подрос на десять сантиметров.

Больше всего меня, конечно, волновало лицо. Его скульпторами стали музыка Чайковского, Моцарта, Бетховена, занятия живописью, уроки мимики, поэзия и театр. Но в основном изменило его, по-моему, само существование сверхзадачи, без которой жизнь человека неполноценна.

Может, я достиг бы гораздо лучших результатов, если бы все эти пять лет не был занят детьми. Да, своими детьми. Я вижу усмешки — мол, что за странное заявление. Но каждый знает, сколько внимания требуют дети.

Первые месяцы работы над собой мое психическое состояние, пожалуй, не намного изменилось. Правда, я стал менее угрюм, чаще улыбался своей помощнице. Она же, наблюдая за моим самоистязанием — ей почему-то страшно было видеть, как я порой часами висел на турнике, — уверяла, что я нравлюсь ей и таким. Ее утешало уже то, что я сбросил двенадцать килограммов веса. О своем необычном намерении изменить внешность я не говорил никому, даже ей, а длительные гимнастические упражнения объяснял желанием обрести спортивную форму. Однако она была первой, кто заметил, что я становлюсь иным. Однажды, когда я слушал Четвертую симфонию Чайковского, она воскликнула: «Ты сейчас не похож на себя!» Только в тот день я посвятил ее в свои планы и не пожалел об этом, так как обрел в ней еще одного скульптора.

Через некоторое время она уже почти каждую неделю замечала в моем лице что-нибудь новое. Причем это была не обычная мимолетная игра мышц или взгляда в связи с настроением, а нечто устойчивое.

Я выработал особую технику термомассажа с применением масел различных эфироносов, и моя помощница как бы закрепляла несложными процедурами достигнутое мною. Попутно она сделала любопытные наблюдения — нашла взаимосвязь между состоянием кожи лица и той духовной пищей, которую я потреблял.

Еще было далеко до гармонии души и тела, но я уже чувствовал, что становлюсь иным. Сознание власти над самим собой придавало такие душевные силы, что казалось — нет для меня ничего невозможного Правда, иногда, как художник, вдруг ощущал сопротивление материала. Но потом опять взлет, и видишь, что муки твои не напрасны. Никогда еще моя жизнь не была такой наполненной и трудной.

Фотографии зафиксировали, как ежегодно менялись в лучшую сторону и моя фигура, и лицо. И вот результат…

Пусть это звучит напыщенно и торжественно, но в заключение хочу сказать: «Открой самого себя, человек!»

Зал взорвался аплодисментами. Не успел Некторов выйти из-за трибуны, как на сцену вбежала молодая женщина с коротко стриженной детской челкой, остановилась и взмахнула руками, усмиряя аплодирующих. Повисла недоуменная тишина.

— Я Лена Октябрева, — выпалила женщина и взволнованно замолчала. Потом собралась с духом, проглотила подступивший к горлу комок и, по-школярски заложив за спину руки, твердо отчеканила: — Будет нечестно, если столь высокое собрание не узнает всю правду о том, что сделало Некторова другим человеком.

— Лена?! — Некторов изумленно рванулся к ней и замер, встретив ее строгий взгляд.

— Нет, я скажу, — она упрямо тряхнула челкой.

Зал напряженно молчал. Она поискала кого-то глазами и махнула рукой:

— Идите-ка сюда!

По проходу, между подставных стульев, стали пробираться, держась за руки, две девочки лет десяти-двенадцати и пятилетний мальчуган. Ропот недоумения пробежал по залу; многие привстали, разглядывая странную процессию.

— Это наши дети, — звенящим от волнения голосом выкрикнула Октябрева, подбежала к ребятам, помогла им взобраться на сцену. — Да-да, и бородулинские девочки, и сын Тоши. Они приходят к нам каждый день, и Виталий делает с ними маленькие открытия; для чего у кошек усы и как движется звездолет, что такое хромосома и почему стрекочет кузнечик. А вечерами они смотрят в телескоп на звездное небо.

Все молчали, настороженно, недоверчиво. А потом в президиуме кто-то солидно кашлянул и пробасил:

— Слишком все обыденно, уважаемая. Не смазывайте сенсацию от доклада вашего мужа.