любил возиться с маленькими и никогда на них не кричал.

* * *

В доме бабушки он с самого начала повел себя, как единственный мужчина в семье.

Когда солнце освещало только крышу сарая, а земля была еще темной и холодной с ночи, Валька выходил на крыльцо и по облакам определял погоду. Потом не спеша спускался во двор. Твердая тропка в траве, обогнув сарай, приводила к узенькому домику, похожему на скворечник, приставленный к старой ели.

На обратном пути иногда заглядывал в Ксюшин двор, останавливался у сарая и подолгу смотрел в щель на козу. Для удобства он упирался руками в колени; продольные дыры на боках, заменявшие карманы, оттопыривались. Туда залезал ветер. Поежившись, Валька возвращался к себе.

С первых теплых дней он стал умываться дождевой водой из бочки, хотя в сенях был умывальник.

Умывшись, он шел в дом с мокрым лицом, вытирался и только тогда говорил:

— Доброе утро, Варвара Ивановна.

Бабку это раздражало, и она отвечала по-разному. Иногда: «Господи, святая сила!», а иногда: «Добро, добро!» Часто и не отзывалась вовсе. В таких случаях Валька спрашивал:

— Вы за что на меня сердитесь?

Уже не скрывая раздражения, старуха отвечала:

— А чего на тебя сердиться? Или ты мне что должен?

— Тогда дайте мне, пожалуйста, селедочки; только я почищу сам.

Встав на коленки подле чурбака, заменявшего в доме скамеечку, Валька чистил селедку на куске бересты — потрошил, вынимал хребет и только потом нарезал аккуратными ломтиками. Не то что бабушка — режет вместе с кишками и чешуей.

— А теперь мне чайку хочется, — говорил Валька.

За чаем, как и положено мужчине, он начинал рассуждать, и это больше всего не любила в нем бабка.

— Кругом дети как дети, — жаловалась она соседям, — а этот, грех и думать, чего другой раз говорит.

После завтрака, тоже как настоящий мужчина, Валька отправлялся по делам.

К лету он перезнакомился с ближними соседями и пришел к выводу, что большинство из тех, кого он знал, — люди странные: ни зимой, ни летом они ничего не делали, просто жили себе так! Ну, копались в огородах, когда вздумается, но это ведь не работа все-таки. С тех пор как Валька начал что-то понимать в жизни, он привык к тому, что все люди каждый день и, главное, рано утром уходят на работу. Даже его мама, пока нe была очень сильно больна, все равно ходила на работу. А его еще затемно вытаскивали из постели, одевали наспех и уводили в детский сад.

А тут не поймешь, в чем дело: Пелагея ходит на свой дровяной склад не утром, а по-разному и прибегает домой, когда хочет.

Валька вполне разделял мнение новой своей знакомой, тети Лизы Кирюшкиной, которая про Пелагею сказала: «Тёла такая, а притворяется, что работает. Откуда только деньги у нее берутся!»

Про семью, которая жила через огород от Ксюши, соседи говорили, что их кормит корова. Они, оказывается, возят в Москву молоко и дорого его там продают. А это что за работа?

Гришка-сапожник совершенно нигде не работает. Дома сапожничает, и то для вида, но, когда кому-нибудь нужны дрова, их спрашивают у Гришки; когда нужно достать сена среди зимы, тоже спрашивают у Гришки. И он достает и дрова и сено за бысстыдную цену, да еще долго ломается при этом.

«Разве Гришка один такой? Сколько таких паразитов сидит на шее у больших городов, — говорила тетя Лиза. — Не крестьяне они и не рабочие».

Валька считал, что она имеет полное право так говорить, потому что все пять тети Лизиных дочерей каждое утро, чуть заря, уезжают в город на работу, а две, кроме того, еще и учатся.

Вообще тетя Лиза сразу понравилась Вальке, потому что со всеми очень хорошо разговаривает, а главное — что ни скажет, всем смешно, и сама над собой же смеется.

Валька терпеть не может, когда люди портят слова, а тетю Лизу поправлять ему не хочется. Наверно, потому, что она больше выдумывает, чем портит слова. Ребята, козлята, цыплята называются у нее одним словом — шишкоеды. Слово «эти» она произносит очень вкусно и смешно — «енти».

Подружился Валька с тетей Лизой просто, после того как однажды вместе с ней пошел собирать грибы.

— Енти, что около нас растут, — учила его тетя Лиза, — енти — вшивочки: их не бери, какие они опята? Гниль! Понял?

Вальке было так смешно, что он не мог вслух сказать — понял, мол.

Тетя Лиза сделала ему замечание, от которого стало еще смешнее:

— Ты чего головой мотаешь, как лошадь в жаркую погоду? Ты меня слушай, я тебя учу.

А сама тоже смеется и вдруг ойкнула и остановилась, сложила руки на животе и стала ласково смотреть на крохотный грибок, похожий на деревянную матрешку;

— Святое дело — лес… Наш отец, бывало, как белый гриб найдет, так его и поцелует…

Грибов набрали много. Конечно, Валька больше, потому что он ближе к ним и ему виднее.

Из леса тетя Лиза повела его к себе перебирать грибы, потом не отпустила.

— У нас заобедаешь, скоро девьки мои прибудут! На поезде люди «прибывают», а не ездют, — пояснила тетя Лиза. Так начальник станции меня учил.

Они сидели, не спеша перебирали грибы; тетя Лиза рассказывала длинную историю про молоденького начальника станции, в котором только и есть должности, что красна шапочка.

Потом тетя Лиза рассказала, как она ездила в город за мануфактурой, ничего не достала и решила хоть мыла хорошего купить, а тут — на тебе, к мылу в придачу, хочешь не хочешь, — пудру бери!

Валька очень удивился: вместо того чтобы ругаться, как делает его бабушка, тетя Лиза рассмеялась.

— А название-то, а название! Как раз для старух — «Букет моей бабушки» называется пудра!

Валька не мог не вспомнить, как зло ругалась Варвара Ивановна, когда в придачу к пшену ей дали пакет сухого лимонада, который называется «Крем-сода». Варвара Ивановна ходила по комнате, все кругом швыряла и кричала, что ее хотят отравить, что сода для мытья, а не для питья!

А тетя Лиза продолжала рассказывать, и чем дальше, тем смешнее.

— Хорошо, что девьки у меня не приучены к перхоти ко всякой к этой. Оно и понятно, когда мать их отродясь, кроме чистой воды, ничего не потребляла. Во всей нашей фамилии только одна франтиха была — господи прости! — все бы ей красивой быть. Купила гдей-то авериановой мази, смешала с йодом, наляпала на лицо — и что у нее получилось? Получилась егзема!

Вальке было приятно, что тетя Лиза говорит с ним обо всем, о чем хочет, не выбирая, как другие, — это для взрослых, а это для маленьких.

Разговаривая с ним, она ни на минуту не переставала заниматься своим делом, ничего не путала, как Варвара Ивановна, и не забывала посолить.

Затопив плиту, тетя Лиза обтерла о фартук руки и пошла к двери. Там на стене подле рукомойника висел плакат,