угла в угол.

На коленях, ладонями вверх, беспомощно и праздно лежали его загорелые руки. Валька украдкой рассматривал их. Руки были красивые и очень чистые. А там, где начинались пальцы, одинаковыми бугорками торчали желтые мозоли. Про себя Валька решил, что потом, когда они лучше познакомятся, обязательно спросит, отчего у него такие мозоли.

Скоро Вальку позвали обедать, и он с радостью удрал от Ксюши. Ему было и любопытно и страшно.

С этих пор он стал забегать к ней.

Однажды Ксюша уговорила его ужинать с ними. Валька согласился. Ефим почему-то ни с кем не разговаривал. Только отзывался, если Ксюша что спросит.

Сели за стол. Валька уже без страха смотрел на Ефима. Он убедился, что, хотя они как будто и смотрят друг на друга, взгляды их все-таки не встречаются.

Валька следил за каждым движением слепого и удивлялся: Ефим ел куда аккуратнее Гришки, ничего не проливал, не капал и не опрокидывал, даже не шарил по столу руками. Правда, Ксюша все время пододвигала ему то хлеб, то кружку с молоком и как бы между прочим говорила: «Пей молоко, пока не остыло». И Ефим брал кружку с молоком.

На следующий день Валька подождал, пока бабка уйдет, сел к столу, закрыл глаза и попробовал так завтракать. И ничего особенного — он только раза два подглядывал и потом без ошибки находил стакан, хлеб, соль. Он жевал с закрытыми глазами и думал: «Если хорошенько поупражняться, можно привыкнуть, ничего такого страшного нет. Вот ходить с закрытыми глазами, наверно, труднее — можно куда-нибудь провалиться».

Вечером, оставшись один, он погасил свет, закрыл глаза и стал ходить по комнате. Больно ударившись несколько раз, он очень разозлился на себя и поэтому, когда зажег свет, даже и не вспомнил про слепого, а когда вспомнил, не захотел об этом думать.

Как-то днем, когда во дворе у Ксюши никого не было, Валька увидел на крыльце Ефима. Он был один. В правой руке палка, в левой зачем-то топор. Ощупывая палкой дорогу, Ефим прошел через двор к поленнице, взял несколько распиленных чурбаков. Один из них поставил на попа, погладил ладонью, потом приставил к нему топор и, приподняв его, коротким и сильным движением ударил. Половинки отлетели далеко. Ефим пошарил палкой подле — не нашел. Постоял. Вытер ладонью лоб и шею и вдруг со страшной злостью отшвырнул топор и пошел к дому. Шел медленно. Голова была опущена низко.

Валька подбежал к Ефиму и виноватым голосом сказал:

— Давай вместе колоть. Я буду подносить полешки.

Ефим сначала вздрогнул от неожиданности, потом махнул рукой.

— Ну пожалуйста, — приставал Валька. По голосу его было ясно, что он сейчас заплачет…

— Ладно, — отозвался слепой.

* * *

Теперь Валька уже не просиживал вечеров у Кирюшкиных, реже бегал к ребятам «шалавой вдовы», Катькой занимался только так, чтоб не была голодная; все время он отдавал теперь Ефиму. Они повсюду ходили вместе: на почту, в магазины, в аптеку, на станцию. Ефим заучивал дороги и постепенно стал говорить о себе.

Первым делом Валька спросил про мозоли. Узнал, что они, оказывается, у Ефима от весел и наросли еще в детстве. Узнал, что отец у Ефима бакенщик, а сам он был матросом на самом большом волжском пароходе. И уже много времени спустя и очень волнуясь, Валька спросил, как это Ефим ничего не видит.

— Посиди в погребе без свечи — поймешь!

Валька сразу вспомнил слова Варвары Ивановны: «Хуже червяка в погребе теперь его жизнь».

Погреба у них не было. Валька решил забраться в подпол. Когда он спускался по шаткой лесенке, обеими руками придерживая тяжелую крышку, у него было такое чувство, что с ним непременно случится что-то плохое. Поэтому, когда крышка опустилась совсем, Валька, еще некоторое время не отнимая рук, приподнял ее разок, проверил, сможет ли потом поднять сам. Он, конечно, выбрал такое время, когда дома никого не было.

Спустившись с лесенки, Валька ступил на мягкое. В первую минуту ничего особенного не испытал, только удивился, почему тут не холодно, но зато здорово воняет мышами и картошкой. «Надо застегнуть ворот, — подумал он, — чтобы не залез какой-нибудь червяк или мокрица».

После этого у Вальки вдруг кончились всякие мысли. Он постоял, покрутил головой в разные стороны — кругом ничего не было. Потом почувствовал, как глаза его сами начинают таращиться и не хотят мигать. Тогда он закрыл оба глаза и сразу потом открыл, чтобы увидеть, какого цвета темнота.

Ничего не было, только снова таращились сами собой глаза. Вальке казалось, что пустота прилипла к его глазам. Ему вдруг стало жарко. Он начал слышать ровный шум. Потом стали носиться тонкие, как волос, иголки. Они очень быстро проносились и звенели.

Валька снова закрыл глаза — и все пропало. Оставалось одно ощущение, что он торчит в пустоте с вытаращенными глазами и вместе с этой пустотой медленно опускается и не может ни о чем думать, только понимает, что кончается воздух… все проваливается, качается… Потом как стукнет его чем-то в спину!

Валька ударился спиной о лесенку и очень этому обрадовался.

Когда в щель от приподнятой крышки подпола просунулся острый нож света, Валька даже головой поддал тяжелую крышку и удивился, какой он сильный.

В этот день ему не хотелось видеть Ефима. Варваре Ивановне сказал, что у него голова болит. Потом долго мучился, пока уснул. Он попросил бабушку не гасить свет.

* * *

К концу зимы они стали как братья. Одному Вальке рассказал Ефим, из-за чего и как с ним случилась беда. Начав говорить, Ефим взял Валькину руку и сказал:

— Сожми в кулак. — Потом Ефим выпятил грудь и постукал в нее Валькиным кулаком: — Чувствуешь?

— Ага!

Грудь у Ефима была такая, что Вальке показалось, будто он постучал кулаком по автомобильной покрышке.

— Это, брат, тоже от весел… Сила моя меня и погубила.

Помолчав, он сказал:

— Слышишь, как в трубе воет?.. Такой вот тогда был ветрище. Осенью у нас злые шторма. Я к бате в отпуск приехал — хворал он. Вот будит меня среди ночи и говорит: «Бакен на нашем участке задуло, а слышно — пароход идет, сигналит».

Выглянул наружу — дождь. Я в лодку, фонари на дно — и пошел… Шел наобум, по привычке… видимости из-за дождя никакой! А вода была тяжелая, берешь ее веслом, она как земля, а тут еще ветром меня сносит, течением несет…

Валька взглянул в окно. Там были синие деревенские сумерки. Синий снег косо летел куда-то мимо земли и никак не мог упасть на нее. В полутьме комнаты лицо Ефима виднелось смутно, и от этого Валька представлял себе лучше то, о чем ему рассказывали.

Вот мается лодка на черной воде, дождь заливает глаза, очень трудно стоять в лодке, которая прыгает, но красный фонарь вставлен в