строения.

А Лебран говорил. О своей великой, но безответной любви к дочери, об особых ее прелестях и о тех муках, которые он испытывал, когда она удостаивала своим вниманием молодых людей; о тех любовных наказаниях, которым он предавал ее тело… Я не помню всех деталей. Весь рассказ был бесконечно трогателен и безгранично отвратителен.

В том деревянном сарае он включил единственную лампу без абажура. Я увидел огромные ящики яблок и груш, машины для прессовки фруктов и, конечно, гигантский чан.

Широкие деревянные ступени вели к узкой площадке, опоясывающей края чана. Кислые испарения раздавленных и бродивших фруктов на секунду перехватили мне горло.

Лебран вежливо подтолкнул меня к ступеням. Меня покоробила неприятная ассоциация: это восхождение очень напоминало путь на гильотину или виселицу. Но любопытство сдержало меня и на этот раз.

Мы стояли на узкой площадке. Левой рукой старик отвязал противовес, который медленно поднял огромную крышку чана. Я увидел двумя футами ниже вздувшуюся поверхность жидкости, регулярно покрывавшуюся ленивыми фонтанчиками пузырей, как будто газ выходил из потревоженного болота.

— Мой сидр с трудом можно назвать привлекательным на этой стадии, — спокойно заметил Лебран. — Однако он обладает любопытными свойствами.

Он кивнул в сторону одной потолочной перекладины над чаном. Там было разложено несколько маленьких белых скелетов животных.

— Крысиные, мышиные кости. Они начисто выскоблены едкими бродильными соками. Они действуют медленнее, чем неорганические кислоты, но примерно так же. На качество продукта не влияет. Скажу больше — качество улучшается! Все их нашли, когда несколько лет назад осушили чан для починки.

Однако он никогда не бывает совершенно пуст, — добавил он. — Всегда немного оставляют, чтобы помочь брожению свежего сока. Вполне достаточно, чтобы накрыть твое тело.

Я изучал французский бокс под руководством самого знаменитого мастера этого искусства в Париже… Носок моей ноги коснулся запястья старика в то мгновение, как он сделал выпад. Лезвие просвистело мимо моего левого плеча.

Потеряв равновесие, Лебран с гулким всплеском свалился в огромный чан и медленно погрузился в жидкость.

Потом его голова, украшенная нелепой лысиной, поплавком выскочила на поверхность.

Он задыхался, отплевывался, хныкал… Он издал короткий прерывистый крик:

— Помоги… Помоги!.. Я не могу достать…

Старик яростно царапал деревянные стенки чана длинными, тонкими пальцами.

Я вам уже говорил, что я — редкостный лицемер? В самом деле, во многих отношениях меня не назовешь приятным человеком. И потому наслаждался каждой секундой предсмертных мучений утопающего Лебрана.

Наконец он с изысканной неторопливостью навсегда погрузился в жидкость, его белые руки со зловеще скрюченными пальцами скрылись последними.

Волнение в чане прекратилось. Поверхность жидкости превратилась в плоское, темное зеркало, которое кривили редкие пузырьки газа. Среди них вскипели пузыри побольше. Я наблюдал за ними, пока не исчезли и они, и отправился в дом за шляпой и пальто. Выйдя оттуда, увидел стройную белую фигурку у моей машины.

Это была Элоиза. Взгляд ее уже не казался бессмысленным.

— Я скажу всем, что его неожиданно вызвали откуда-нибудь издалека, — сказала она.

— Вы знаете?

Она улыбнулась.

Я поймал себя на мысли, что дочка мне нравится не больше отца…

— Соберите вещи и уедем отсюда… Сейчас же, — предложил я ей.

Она покачала головой и посмотрела в сторону юго-западной стены сада.

— Мне надо ухаживать за могилой.

В последний раз я побывал в этих местах с седьмым батальоном Гемпширского полка почти сразу же после начала боевых действий.

И еще: отныне я не пью прославленный грушевый сидр Лебрана.