кровати, прислушиваясь к шагам и голосам на нижнем этаже.
Хорошее питание, тепло, никаких забот и волнений. Здоровье налаживалось — Дирик принимал какие-то лекарства, раздобытые для него хозяйкой, слегка презирая себя за это: «Глотаю пилюли, пролеживаю бока, скоро вконец избалуюсь. Но должен же я вылечиться! Я ничего не забыл и не забуду, эти проклятые еще получат у меня, но сейчас... Хорош мститель — соплей перешибешь! Надо потерпеть, поправиться, и тогда...»
Как-то днем Дирик валялся на постели, перелистывая пожелтевшие иллюстрированные журналы, и вдруг ему как поленом по лбу ударили: где-то внизу завыла собака. Еще и еще — громко, отчаянно, тоскливо. Ей-ей, это был голос Сатаны! Во всяком случае, очень похожий. Погис у Рубена никогда не выл, и у Погиса выше голос. Ага, вот и Погис сердито залаял, тоже, наверно, почуял, что его недруг близко.
Дирик встал и на цыпочках подошел к окну, но как ни вытягивал шею, Сатану не увидел. Вой время от времени повторялся.
Поздно вечером к Дирику поднялся Рубен. Поставил ему еду и начал:
— Что ж ты натворил, дурья твоя голова? Отпустил своего зверюгу живым в лес! И еще врал мне, что с псом покончено, больше, дескать, никаких хлопот от него не будет. А на самом деле что? Тут он, окаянная тварь, шныряет по кустам, по канавам да еще воет, как оборотень! Мы с женкой хотели подозвать, прикормить, куда там: только мы шаг шагнули к нему, он сразу взвыл как ошпаренный и наутек, а домой возвращались — он опять по кустам, по кустам и тут, глазеет на чердачное окно — и пасть до ушей, воет. В любой момент соседи застукать могут. Тогда что?
— Хватит зудить! Я в тот раз, понимаешь, стрелял, да промазал, убежал, черт, только я прицелился. Этот пес уже стреляный, его так легко на мушку не возьмешь. Я думал...
— Индюк думает! Больше я с тобой рассусоливать не стану — давай уходи... Мы с женой обсудили, другого выхода нет. Продуктов дам, сколько унесешь. Сегодня же ночью чтоб духу твоего тут не было! И пока свою тварь не сживешь со света, на глаза не попадайся! Мы тоже люди, жить хотим! — И выговорившись, Рубен ушел, не желая больше ничего слушать.
Дирик трясся от злости на Сатану, на Рубена, на себя. Все, все пошло прахом — удобное, безопасное жилье, отдых, лечение... Рубен выбрасывает его вон, в темноту, на мороз, выбрасывает, как последнего... И все из-за этого приблудного пса, из-за идиотской мягкотелости Дирика!
В темноте двора собака выла не переставая, отчаянно; от этого звука Дирик застонал как от боли — эх, добраться б до подлеца, удушил бы голыми руками!
Дирик подошел к окну: за тропкой, ведущей к дому, что-то чернело в бледном мерцании снега. Приоткрыть окно, запустить чем-нибудь? Отбежит, а выть все равно будет. Окликнуть, унять? Вряд ли поможет, а окрик могут услышать прохожие... Во, опять воет, падаль! Нет, надо собираться; с Рубеном не поспоришь, он по-своему прав: этот чертов пес может их всех погубить.
Собака выла, выла протяжно, жалобно, отчаянно...
После полуночи, нагруженный тяжелой ношей, побожившись Рубену, что не вернется, пока жив Сатана, Дирик опять отправился в путь; вскоре над его головой зашумели деревья.
Сатана перестал выть, как только Дирик вышел во двор, но следовал ли он за ним, Дирик не мог удостовериться. На ветру лес полон шума, хмурь, туман — не видно, не слышно, что творится вокруг.
Дирик направлялся в свой бункер на болоте, куда же еще? Если Сатана последует за ним к бункеру — а он ведь привык там жить, — Дирик рано или поздно приманит его и...
Рано утром войдя в бункер, Дирик затопил печурку; спать в таком могильном холоде нечего было и думать. Он сидел перед печуркой и боролся с соблазном откупорить одну из оставшихся бутылок самогона. Нет, нет, этого нельзя себе позволить, тут нужен трезвый ум и твердая рука. Ни капли, пока не покончит с Сатаной, со своим несчастьем... Дирик так и подскочил, когда вблизи бункера завыла собака. «Ага, ты здесь, ну погоди, гадина, теперь ты от меня не уйдешь!» Дирик встал, отрезал кусок сала, распахнул дверь и позвал: — Сатана, Сатана! Был слышен лишь шум деревьев. Дирик позвал еще раз и, когда Сатана не отозвался, выбросил сало на снег, бормоча: — Ничего, сожрешь! Ну и жри, не жалко, теперь ты получишь столько жратвы, сколько за всю жизнь не получал. Я не я буду, если опять тебя не прикормлю! Выйдя из бункера после восхода солнца, Дирик увидел, что сало исчезло; на снегу следы Сатаны, а самого не видать. Дирик позвал его раза два, не очень веря, что дозовется. Придется терпеливо ждать, а это нелегко: Дирика беспокоили следы, оставленные им по пути в бункер; как назло не выпадал новый снег. Дирик не ложился, как ни хотелось спать; он все выходил и звал собаку, наконец в полдень увидел ее: Сатана стоял в кустах и не убежал при виде Дирика, только был весь напряженный, готовый к прыжку — хвост вытянут, уши прижаты, взгляд недоверчивый. — Дурак, я же тебе ничего не сделаю, будь спокоен! — тихо сказал Дирик и показал псу свои ладони. — Видишь, дурак, у меня же нет оружия! — И сделал шаг к собаке. Сатана еще стоял на месте, но шерсть у него на загривке вздыбилась, глаза злобно засверкали, собака задрожала от морды до кончика хвоста, словно ей стоило величайших усилий остаться на месте, словно ее раздирали два противоположных стремления — бежать и остаться... Когда Дирик сделал еще шаг, у Сатаны беззвучно задралась верхняя губа, блеснул ряд грозно ощеренных зубов, и собака исчезла в кустах, будто затеяв с хозяином какую-то злую игру. — Уродина! — прохрипел Дирик и вернулся в бункер; он лег на нары и стал думать, как ему перехитрить собаку. Наконец он кое-что придумал, удовлетворенно хмыкнул и покосился на бутылки с самогоном; они поблескивали, объемистые, пузатые, соблазнительно близкие, но между ними и Дириком стоял пес, ставший проклятием для своего хозяина. «Ну, мы еще посмотрим, кто кого...» Наутро Дирик положил автомат со спущенным предохранителем на кучу хвороста возле бункера, пристроив его так, чтобы собака, даже подойдя близко, не смогла увидеть оружие. Затем взял мяса и хлеба, вышел опять и стал звать Сатану. Звать и ждать пришлось долго, очень долго, он замерз, расхаживая перед кучей хвороста, закоченел и с каждой минутой свирепел все больше. — Сатана, Сатана! Сивый ты дьявол... Из-за него мне подохнуть тут с голода придется, живьем сгнить... Сатана-Сатана-а-а!... Дирик уже охрип, накричавшись на холодном ветру. Он топтался у кучи хвороста, как прикованный к ней невидимой цепью. Стало уже смеркаться, когда Сатана черной тенью мелькнул в ельничке; вначале показались только грудь и голова — уши торчком, глаза, устремленные на Дирика.
Рано утром войдя в бункер, Дирик затопил печурку; спать в таком могильном холоде нечего было и думать. Он сидел перед печуркой и боролся с соблазном откупорить одну из оставшихся бутылок самогона. Нет, нет, этого нельзя себе позволить, тут нужен трезвый ум и твердая рука. Ни капли, пока не покончит с Сатаной, со своим несчастьем... Дирик так и подскочил, когда вблизи бункера завыла собака. «Ага, ты здесь, ну погоди, гадина, теперь ты от меня не уйдешь!» Дирик встал, отрезал кусок сала, распахнул дверь и позвал: — Сатана, Сатана! Был слышен лишь шум деревьев. Дирик позвал еще раз и, когда Сатана не отозвался, выбросил сало на снег, бормоча: — Ничего, сожрешь! Ну и жри, не жалко, теперь ты получишь столько жратвы, сколько за всю жизнь не получал. Я не я буду, если опять тебя не прикормлю! Выйдя из бункера после восхода солнца, Дирик увидел, что сало исчезло; на снегу следы Сатаны, а самого не видать. Дирик позвал его раза два, не очень веря, что дозовется. Придется терпеливо ждать, а это нелегко: Дирика беспокоили следы, оставленные им по пути в бункер; как назло не выпадал новый снег. Дирик не ложился, как ни хотелось спать; он все выходил и звал собаку, наконец в полдень увидел ее: Сатана стоял в кустах и не убежал при виде Дирика, только был весь напряженный, готовый к прыжку — хвост вытянут, уши прижаты, взгляд недоверчивый. — Дурак, я же тебе ничего не сделаю, будь спокоен! — тихо сказал Дирик и показал псу свои ладони. — Видишь, дурак, у меня же нет оружия! — И сделал шаг к собаке. Сатана еще стоял на месте, но шерсть у него на загривке вздыбилась, глаза злобно засверкали, собака задрожала от морды до кончика хвоста, словно ей стоило величайших усилий остаться на месте, словно ее раздирали два противоположных стремления — бежать и остаться... Когда Дирик сделал еще шаг, у Сатаны беззвучно задралась верхняя губа, блеснул ряд грозно ощеренных зубов, и собака исчезла в кустах, будто затеяв с хозяином какую-то злую игру. — Уродина! — прохрипел Дирик и вернулся в бункер; он лег на нары и стал думать, как ему перехитрить собаку. Наконец он кое-что придумал, удовлетворенно хмыкнул и покосился на бутылки с самогоном; они поблескивали, объемистые, пузатые, соблазнительно близкие, но между ними и Дириком стоял пес, ставший проклятием для своего хозяина. «Ну, мы еще посмотрим, кто кого...» Наутро Дирик положил автомат со спущенным предохранителем на кучу хвороста возле бункера, пристроив его так, чтобы собака, даже подойдя близко, не смогла увидеть оружие. Затем взял мяса и хлеба, вышел опять и стал звать Сатану. Звать и ждать пришлось долго, очень долго, он замерз, расхаживая перед кучей хвороста, закоченел и с каждой минутой свирепел все больше. — Сатана, Сатана! Сивый ты дьявол... Из-за него мне подохнуть тут с голода придется, живьем сгнить... Сатана-Сатана-а-а!... Дирик уже охрип, накричавшись на холодном ветру. Он топтался у кучи хвороста, как прикованный к ней невидимой цепью. Стало уже смеркаться, когда Сатана черной тенью мелькнул в ельничке; вначале показались только грудь и голова — уши торчком, глаза, устремленные на Дирика.