Взглянув на меня, он понял, что я его узнал, и улыбнулся. Левую щеку его стягивал шрам от старой раны, но синие глаза блестели все так же властно и лукаво.

– Присядь, Джим, – промолвил он, махнув рукой в сторону стула. – Ох, прошу прощения, сэр, – продолжал он, лукаво улыбаясь, – вас ведь надо называть «доктор Хокинс». Ну, да ведь мы служили когда-то на одном судне, и ты, наверное, не будешь теперь глядеть свысока на старого Джона, не так ли?

Он подмигнул мне и закивал головой, но сразу же задохнулся от сильного приступа кашля. Оправившись от него и видя, что я не пришел в себя от изумления, заговорил снова:

– Вот такие дела, Джим. Пришвартовался я здесь восемь месяцев назад и с тех пор жду, когда придет мой час. Живу себе потихоньку, оглядываю горизонт и ни с кем не встречаюсь. Но вот беда, никак не избавлюсь от проклятых хрипов в груди, а этот кашель меня просто разрывает на части.

Прокашлявшись, он продолжал:

– Я, по правде сказать, только недавно услыхал, что мы с тобой бросили якоря почти борт о борт. Потому и позвал тебя в свою каюту, чтобы показаться ученому костоправу и, может быть, поболтать ради старой дружбы.

Усилием воли овладев собой, я сказал:

– Я был уверен, что вы давно предстали перед божьим судом, не знал только, окончили вы свои дни на виселице или умерли от лихорадки в каком-нибудь болоте.

При этих моих словах Сильвер откинул назад голову и рассмеялся. Конечно, это был уже не памятный мне раскатистый хохот, а его жалкое подобие, но и эти звуки вернули меня на миг в аккуратный камбуз старой «Эспаньолы», мысленно я увидел синее небо и летучих рыб, даже услышал, как попугай капитана Флинта в своей клетке в углу сердито кричит: «Пиастры, пиастры!»

– Ну, ну, – сказал Сильвер, отсмеявшись, – неплохо сказано. Зло, мой мальчик, но неверно. Долговязый Джон слишком хитер, чтобы повиснуть на веревке, как туша в лавке мясника. Хотя и со мной это чуть не произошло, а видел я в своей жизни такое, что как вспомню об этом, страх разбирает. Видывал я, и не раз, как протягивают провинившихся моряков под килем, а когда поднимают на борт, то они умирают в страшных мучениях, потому что животы их распороты ракушками, приставшими к обшивке корабля. Глядел на то, как дикари Гвинейского берега рубят на куски маленьких девочек просто для удовольствия. Чума, кровавый бунт, человеческие жертвоприношения – чего только не пережил старый Джон, и вот все еще сидит он с тобой и рассказывает эти истории. А почему я жив? Потому что негодяй, говоришь ты. Но вот что я тебе скажу, я ведь всегда знал, когда нужно быть тихим да скромным, так и дожил до этих лет. Вот в чем мой секрет, Джим.

– Может быть и так, – отвечал я, – но что мне помешает обратиться к ближайшему судье, чтобы тот отправил тебя на виселицу? Немало людей погибло из-за тебя, Джон Сильвер! Ты убивал на моих глазах…

В тот же миг взгляд Сильвера забегал:

– Джим, ты ведь не тот человек, который стал бы преследовать старика-калеку, одной ногой стоящего в гробу, – сказал он. – Даже сквайр Трелони и капитан Смоллет не сделали бы этого. Они не пали бы так низко. – Он замолчал на миг. – Наверное, оба джентльмена живы и здоровы, Джим?

В нескольких словах я рассказал ему, что сквайр Трелони умер одиннадцать лет тому назад, что незадолго до смерти он стал депутатом парламента по своему округу и все так же охотился на куропаток и стрелял их с присущей ему меткостью, пока последняя болезнь не уложила его на ложе скорби. Капитан Смоллет, вновь призванный войной на службу, участвовал в славной битве адмирала Роднея против французов при Сейнтсе в 1782 году. Французская эскадра потерпела поражение и Вест-Индия была спасена, но капитан Смоллет погиб – ядро попало ему прямо в грудь. Умер он так же, как и жил, – на службе своему королю, и лучшей эпитафии этому человеку не сумел бы придумать сам мистер Шекспир.

При этих моих словах Сильвер вздохнул и пробормотал что-то в том смысле, что в сущности они всегда были истинными англичанами; я почувствовал, однако, что новости, мною рассказанные, его до некоторой степени обрадовали. Сильвер бесконечно презирал легкомысленного и взбалмошного сквайра, а безукоризненная честность и мужество капитана Смоллета стали непреодолимой преградой его намерениям захватить сокровища Флинта на острове Кидда.

Помолчав немного, он спросил:

– А что стало с доктором Ливси? Это, я скажу, достойный человек. Неужели и он умер?

На сей раз у меня были добрые вести. Доктор Ливси здравствовал и процветал. Проживая с сестрой в Тонтене, он не прекращал врачебной практики и пользовался в Сомерсетшире большой известностью и почетом. Именно доктор Ливси выгодно поместил мою скромную долю сокровищ острова Кидда и убедил меня пойти по его стопам. В большой степени именно ему я обязан своим теперешним уверенным положением и благодарен не только за приличный достаток, но и за то, что он с поистине отеческой заботой помог мне завершить образование и устроить жизнь.

Разговор о докторе Ливси напомнил мне о моем долге. Теперь я глядел на мистера Джона Сильвера как лекарь на пациента. Тот приподнялся на диване и с моей помощью снял через голову рубаху. Вновь меня поразили широкие плечи Сильвера и два косых шрама через ребра. Я увидел татуировку: на одном плече изображены были пылающие сердца, переплетенные над именем «Аннет», на другом находилась лишь надпись «Смерть таможне!».

Но увидел я также, что огромная грудная клетка Сильвера стала впалой, а отвислая кожа побледнела и покрылась пятнами. Внимательный осмотр подтвердил мой первоначальный диагноз.

– Что ж, Джон Сильвер, – сказал я ему, – вы, может быть, и спаслись от петли и желтой лихорадки, но сейчас у вас чахотка, и я боюсь, вы недолго протянете. – Я изрекал это, словно был архангелом Михаилом, но внезапно ощутил странный и неожиданный приступ угрызения совести и, желая смягчить произнесенный приговор, добавил: – И все же многие люди спаслись от чахотки, как только перестали пьянствовать и стали вести здоровый и разумный образ жизни. Если вы, Джон Сильвер, будете неукоснительно следовать моим указаниям, то проживете здесь в Глостершире до ста лет, если будет на то божье соизволение.

Сильвер взревел, как разъяренный медведь.

– Слушай, ты! – гаркнул он. – Я ведь уже в пути на тот свет, так что незачем плести мне эти побасенки. А смерти я не боюсь! Да, жил я опасной жизнью, уж ты то это знаешь. Но когда мог, жил кротко и разумно. Нет, я не пьяница! Вот Флинт, Билли Бонс, да и другие – те прожигали жизнь пусто и бездумно, а уж пили то… Я видывал беднягу Билли упившимся французским коньяком настолько, что ты и не поверишь, даже если увидишь своими глазами. А Флинт подох от