поселились они сразу в том самом доме, где она теперь осталась одна, среди тех самых вещей, которые теперь приходилось выменивать на еду или просто выбрасывать. Некоторые из них сами пропадали, как будто из жалости, – видимо, боясь ввести хозяйку в замешательство, погрузить в ненужные воспоминания. Даже очень большие вещи: так, за пару дней до отъезда зятя помутилось старинное зеркало, принадлежавшее тетке Георгия, а некогда и первой домовладелице – самой что ни на есть природной княжне, что твоя Джаваха. Княжна была старой девой и не снимала черной вуали, курила трубку с длиннющим, оправленным в бисерные чехольчики чубуком и разводила канареек. Соседские мальчишки по воскресным дням продавали их на Тезиковке, а половину выручки отдавали Надежде Отаровне. Георгий ненадолго пережил тетку: погиб при странных обстоятельствах, в разгар знаменитого «хлопкового дела», – подавился насмерть на министерском торжестве, вроде когда плов ел. Привезли его домой с распахнутым, незакрывающимся ртом, а из глотки торчала баранья косточка, – так и хоронили, прикрыв лицо платком.

Роза Францевна ту косточку, перед тем как заколотили гроб, вынула и сохранила, держала в комоде среди пачек махорки и стопок отрывных календарей. Но и она пропала сразу после ухода Славика, – а ушел ведь он как-то не по-людски, не попрощался даже, чуть ли не в чем был. Может, он и унес кость?…

II

Еще в девяностые годы дом был полон жизни, не говоря уже о более ранних, благословенных временах, золотых временах, когда и фонтаны на площадях Ташкента били выше и веселее, и официозные розы и парадные канны цвели пышнее, а ирисы и тюльпаны в садике Розы Францевны не переставали радовать ее многочисленных друзей. Луковицами ее снабжал Васильич – «главный ирисовод Ташкента», как его величали близкие и дальние знакомые. В дни цветения каждого из сортов Роза Францевна приглашала полюбоваться ими одноклассников Сергея, единственного внука: были они все как на подбор будущими знаменитостями – «юными гениями», как их величала сама Роза Францевна: Кирилл Ужевский днями не выходил из своей мастерской по соседству – ваял огромные пластилиновые головы Пушкина и Шерлока Холмса, а потом отливал их в свинце; Ваня Игошин объездил полмира как участник международных физических олимпиад; Гриша Фоменко изучал полдюжины древних языков и стоял на пороге важного исторического открытия; а Жорик Бантеев с закрытыми глазами мог собрать компьютер хоть из папиросной бумаги и опутывал Тезиковку загадочными локальными сетями, отчего неоднократно бывал приводим в соответствующие органы, правда, пока городского масштаба. Сам же Сергей считался гением литературным – поэтом-бунтарем, «поэтом в пустыне», гордым и одиноким. Вика развелась с его отцом, когда Сергею шел седьмой год – прямо на изломе эпох, как тогда многим казалось. Славик увлекся каким-то непотребным оккультизмом и – в периоды между запоями – умудрялся издавать множество брошюр о великих посвященных и о собственном внетелесном опыте – и все под грифом полулегального Общества Индии Духа, которое он сам и основал.

– Нет, вы еще не понимаете, что такое Ташкент! что он значит для Космических Иерархий Света! – вещал Славик на собраниях Общества. – Это одна из самых мощно заряженных энергетических шамбал планеты! В Новую Эпоху именно Ташкенту и Санкт-Петербургу предстоит стать духовными центрами возрождающейся России – единственной в мире страны, в которой есть слово «духовность», кстати.

После вступительной речи Славика старейший ченнелер Ташкента по фамилии Андрейчук устраивал прямой сеанс связи с Богом: прикрывал глаза и дребезжащим голосом, медленно, чуть ли не по слогам надиктовывал своему добровольному секретарю Киму бесконечные внутренние диалоги, которые вели между собой ипостаси этого самого Бога. Внешне Андрейчук был похож то ли на Данте, то ли на Паганини, а сам писал картины маслом и периодически устраивал свои персональные выставки в Обществе. Славик часто задавал через него вопросы Богу. Бог отвечал: «Так как душа твоя наполнена всяческими благими устремлениями в будущее нашего общего прошлого, в котором тебе никогда не оказаться, потому что ты считаешь, что Я ограничен в пространстве и во времени и что Я в них пребываю, а не они во Мне, значит, так и будет продолжаться, пока твоя внутричеловеческая сущность не пробудится для великих свершений, а она уже вполне созрела для сего и ждет лишь всесовершенного толчка сродни гравитационному, но трансмутация твоя пройдет, конечно, легко и безболезненно, хотя и не без некоторого конфликта с общественностью и задержкой внешнего чувственного восприятия гор, степей, арыков и железобетонных девятиэтажек».

От этого периода в доме Розы Францевны осталось две пачки ярко-розовых брошюр с акварельным, переливающимся всеми цветами радуги портретиком ясноглазого мужика. «О! Это фотография самого Иисуса Христа!» – просвещал недоумевающих родственников (бывших родственников) Славик: занес эти пачки на две недели, а вышло, что навсегда. Ими потом разжигали мангал по особым случаям: розовая обложка, вспыхнув по краям робким пламенем, моментально сжимала сияющее лицо «фотографии», и оно медленно съеживалось, бурело, а глаза его выпучивались двумя жестяными блестками и долго не могли прогореть.

Но гораздо чаще, чем мангал, возжигалась во дворе лабораторная спиртовка: Сергей любил устраивать импровизированные полухимические опыты, обычно с непредсказуемым результатом, благо химикатов и реактивов на Тезиковке продавалось великое множество: разносортная селитра, купоросы, марганцовка, сера, поташ, бутыли азотной, серной и соляной кислоты, не говоря уже об углеводородах вроде бензола или толуола – все компоненты для взрывчатки. Любой. Сергей как-то прихвастнул соседским мальчишкам, что и тротил он может приготовить, а потом его у ворот поймал бледный Сардор, единственный сын Рахима и Фариды-опы:

– И-е, Сергей-чжон! Так не нада-а! Взрывчаткя не нада-а! Это грех большой. Мы мирныйи-и мусульмоны-и, мирныйи-и, мирныйи-и, мирныйи-и-и…

Сардор весь трясся, хватал Сергея за рукав куртки и упрашивал его выбросить тротил в туалет. Сергей был крайне удивлен столь беспокойным поведением обыкновенно тихого Сардора (да они и не общались почти никогда, так только, здоровались) и убеждал его как мог, что никакого тротила у него на самом деле нет, что это все пацанята наврали. Но Сардор не переставал скулить, так что Рахиму пришлось силой оттаскивать его от Сергея, попутно извиняясь и ругая сына жалкими словами, а следом из их двора выбежали и заплаканные детишки Сардора.

– Ничего страшного, Рахим-акя… Не