дорога пьяно вихлялась в полях. Выстроились на пригорке деревянные дома, накренившись каждый в свою сторону, как радикулитные старички. С годами все они приобрели общий, буро-седой цвет; и только смутно угадывалось, что вон тот в молодости красили в желтый, а этот, на углу - в голубой.

– Малаховка, - прокричал Михалыч. - Тут сестра у меня.

Дорога свернула в расхристанный дождём горох, ухнула с косогора и утонула в широченной луже. Трактор взвыл, густая жижа взметнулась веером.

Михалыч наклонился к кабине:

– А это чего там, слева?

Налево действительно мираж образовался. Серые замковые стены вздымались над полёгшим горохом, блестели ярким цинком крыши, а у подножия вроде черных ниток натянуто. Колючая проволока, не иначе.

За стенами торчал замок красного кирпича, растопырив во все стороны башенки, балкончики и - апофеозом - выставив спутниковую тарелку вместо флюгера.

– Новый русский живет.

– А-а-а... - протянул Михалыч со смесью уважительности и презрения. - А чего это он так далеко забрался?

Григорий пожал могучими плечами и вывернул трактор прямо в заросли. Хлестанули мокрые ветки, и внезапная тишина обрушилась на рыболовов.

– Приехали, - буднично сообщил тракторист.

Пока Михалыч совал Григорию поллитру и заручался обещанием забрать их непременно в три часа воскресенья, пока вконец очуманевший Щербина ломился в кусты по внутренней надобности, Арсений распрямлял затёкшие конечности и потягивался до хруста в суставах.

Впереди тянулся луг, усыпанный блестками куриной слепоты, и лохмотья кустарника. Взъерошенные ивы торчали безо всякого порядка, вольготно разбросав длинные плети. Поодаль они выстроились в линию, обозначая берег невидимой отсюда реки.

Звенели кузнечики.

– Удачного клёва, - пожелал на прощанье Григорий, и грохот мотора вспорол воздух.

***

– Почти вся наживка сбежала, - сокрушался Ванька, потрясая банкой, где копошилось десятка два муравьёв.

Арсений молча распаковывал палатку. Насаживать муравьёв на крючок он не любил - брезговал. Впрочем, опарыша и вовсе в руки бы не взял, предпочитал "чистую" наживку: крупу там, кукурузу, хлеб. Червяков, на худой конец: отчего-то дождевые червяки казались ему интеллигентнее.

– Брось ты, Вань, - благодушно отозвался Михал Михалыч. - Лучше кашу достань, у меня в рюкзаке перловка готовая. Сейчас прикормим сразу, а как почуют, тут мы и...

Над оранжевым полотном палатки зависла стрекоза. Разводила устрашающие жвалы и вроде даже глазищами крутила, высматривая добычу.

Арсений потянул ткань; стрекоза мигом порскнула в сторону и исчезла.

– Я их тут недели три назад прикармливал. Лещи тогда шли - размера сорок пятого... с подошву, в смысле. Жирные такие, горбатые. У меня жена их не любит, костлявые, говорит. Дура, что с нее возьмёшь...

Оранжевый шатер вырос среди травы диковинным цветком. Рядышком, под толстой ивой наладилась куча веток для будущего костра, улеглись в ряд чехлы с удочками.

Щербина гулко заглатывал минералку из пластиковой бутылки.

– На хлебный мякиш попробуем, на кукурузу хорошо идет, бывает. Прошлым летом я на кашу ловил, так не поверите - такая плотва клевала! Во какая.

Арсений обошёл палатку по второму кругу, выдёргивая колышки и снова забивая их чуть поодаль, растопыривая капроновые струны растяжек. Выпрямился медленно, но все равно кольнуло в поясницу, и привычно подумал, что заняться бы физкультурой, вот хоть вечерами по парку бегать...

– Ну, за прибытие, что ли? - Щербина подставлял стаканчик под горлышко поллитровки. Когда только успел достать, свинтить пробку.

Михалыч разворачивал пакет с бледной перловкой, блаженно щурился на тихую воду.

– Хор-рошо! Красотища-то какая, а?

Арсений на мгновение зацепился взглядом за дрогнувший лиловатый стебелек. А уже в следующую секунду все смешалось в безумную круговерть.

Тугое полотнище стегнуло Арсения по лицу. Прыгнули в небо лохматые ивы, обожгло холодом, хлынула в рот тина.

Выдернулся из воды, кашляя и ругаясь одновременно, выплевывая мерзкие илистые ошмётки. Толстый стебель кувшинки запутался в пальцах.

Несвязно и визгливо кричал с берега Михалыч. Отчего-то не ему кричал, а вроде бы Щербине. И нехорошая рябь шла по воде, будто дрожала земля.

Порыбалили, называется. Всю рыбу распугали.

Арсений проморгался и едва обратно под воду не ушёл.

Над берегом торчал невесть откуда взявшийся... пупырь. Громадный выпуклый холм, поднявший к небу толстенную старую иву, и с десяток деревьев помельче, и лохматые кусты, и обмякшую палатку, горевшую оранжевым лоскутом с макушки.

Выглядело так, будто под верхний слой почвы засунули гигантский футбольный мяч: эдакий правильной формы прыщ вырос в одно мгновение.

– Ох, м-мать, - метался по берегу Михалыч. - Это ж надо. Ох, м-мать, а?

Щербины видно не было.

Цепляясь за травяные плети, окончательно измазавшись, Арсений выбрался на берег. Опасливо подошёл к холму, тронул рукой. Осторожно топнул в подножие, потом ещё раз - основательней.

Трава как трава. Мокрая. Земля твёрдая. Банка кукурузы вон валяется.

Наклон градусов сорок навскидку.

Внезапное появление бугра среди ровного поля не хотело укладываться в голове, Арсений в ступоре побрёл вокруг пупыря и, только углядев рассыпанную на полпути к вершине перловку, догадался испугаться.

И разом осел на землю.

Из столбняка его вывел жалобный крик Михалыча:

– Вань! Ва-а-ань!

Щербина-то, наверху, что ль, остался?

Когда подбежал Арсений, Михалыч кричать уже перестал, только бурчал себе под нос и мял круглый подбородок.

– Ты глянь, какая штука, - он поставил ногу на склон бугра. - Сколько градусов, как думаешь? Тридцать пять? Сорок?

– Сорок, сорок два...

– Ага. А ногу ставишь, как на ровное.

– Это как? - опешил Арсений.

– А попробуй вот.

Арсений попробовал. Действительно, полное ощущение, что ровная поверхность.

– Так чего ждем-то? - возмущенно крикнул он, устремляясь к вершине, где призывно рыжела распластанная палатка.

Палатка манила, близилась и... внезапно оказалась за спиной. А впереди теперь было лицо Михалыча с вылезшими из орбит глазами.

– Ты это... как? - сипло вытолкнул он из себя.

Арсений обернулся. Оранжевый лоскут неподвижно лежал на траве. Ждал.

Несколько шагов вверх, когда кажется, будто идешь по плоскому, и бац! снова внизу.

– Чёрт! Ты видел? - закричал Михалыч. - Нет, ты видел? Стой здесь, смотри.

Он шагнул на пупырь, сделал шаг. Плотная фигура его накренилась, застыв под диким, невозможным углом к земле.

– Видал? О как!

И ногу поднял, демонстрируя вовсе уже не человеческую ловкость.

У Арсения в животе булькнуло, и резкая боль скрутила кишки.

– Это что же такое-то, а? -