Булатникова Дарья Смотритель маяка

Знаешь такую морось, которая делает скользкой утоптанную землю? Не дождь, а нечто такое, мелко сыплющееся с неба и почти висящее в воздухе, отчего одежда становится влажной и холодной, а на лбу собираются капли и неожиданно стекают по лицу, противно щекоча кожу. Подошвы скользят по тропинке, идти быстро не получается, а вокруг темень и эта самая морось… Нет ни звезд, ни луны, ни огонька — только пропитанный сыростью мрак.

Представляешь, что за удовольствие наткнуться в такую ночь на труп?

Я споткнулся, и вначале не понял, что это такое — оно подалось под ногой, значит, не камень и не дерево. Наклоняться и ощупывать не хотелось — это вполне могло оказаться мертвым животным — коровой или крупной собакой. И ведь ни зги не видно! Нет, чтобы мне обойти это, и ускорить шаги, рискуя шлепнуться в грязь. Какое мне дело до того, что лежит на тропинке. Но я нагнулся и, протянув руку, сразу коснулся того, что заставило меня содрогнуться. Это, несомненно, был нос. Мокрый, холодный человеческий нос. Пальцы скользнули по нему и угодили в заполненную водой глазную впадину. По одному глазу, пусть даже и открытому, сложно определить, кто перед тобой — мужчина или женщина, юноша или старик. Пришлось ощупывать дальше. Не люблю прикасаться к мертвым. Хотя кто любит? Покажите мне такого и я плюну ему в лицо, потому что он — явный псих и извращенец.

Через минуту я знал, кто лежит передо мной. Нет, я не обладаю внутренним зрением и не способен сложить в мысленный образ результаты тактильных ощущений. Просто я обнаружил на мертвеце свитер ирландской вязки с двумя рядами выпуклых шишечек пониже ворота. Ирмена вязала его, сидя у камина. Серые клубки кружили у её ног, словно играющие котята, позвякивали спицы. Она вязала свитер Мартину Томасу, своему жениху. Вот только мужем он ей так и не стал. Но свитер очень полюбил, так что вряд ли мог его отдать кому-то другому.

Чтобы убедиться, что в свитере находится именно Мартин Томас, я провел рукой за правым ухом трупа. Точно. Родинка величиной с крупную горошину была на месте. Я хорошо помнил её — как-то Мартина Томаса полоснули ножом по шее, неглубоко, повезло парню. Ну и пришлось мне бинтовать ему шею. Вот тогда родинка на глаза и попалась.

Ну что, — сказал я себе, — вот ты и наткнулся на неприятности. Потому что труп парня, обманувшего твою сестру, лежит на тропе, по которой ты только что протопал, как слон. И если дождь прекратится, то следы твоих кованых башмаков увидит каждый, кто явится сюда утром. А башмаки эти очень приметные: мало того, что на каждой подошве по две подковы, так ещё и размер — самый большой в деревне. Убийцу искать долго не будут.

Почему убийцу? Забыл сказать, — пока ощупывал свитер на этом парне, наткнулся на рукоятку ножа, торчащую из него слева, как раз под вязаными шишечками. Кстати именно в том месте Ирмена вывязала очень сложный орнамент, такой красивый, что даже бабушка одобрительно цокала языком. Но не в этом дело. А в том, что хотя я и не мог рассмотреть в темноте нож, почему-то был уверен, — на его рукоятке имеются три черных кольца. И доказывай потом, что твой нож куда-то пропал на прошлой неделе… Так что не зря тело лежало в это время на этом месте, ох, не зря.

Такие вот мысли белками прыгали у меня в голове, а руки уже сами вцепились под мышки мертвого Мартина Томаса. Я тащил труп прочь, в кусты, под откос. Там была ложбина, заросшая кустами, где можно было его спрятать, а потом уже решать, что делать с ним дальше.

И ещё я мысленно умолял дождь не прекращаться, прямо-таки заклинал его. Не знаю, подействовало ли это, но капли стали вроде бы покрупнее и почаще, до рассвета с тропинки должно смыть и мои следы, и борозды, которые наверняка пропахали каблуки башмаков Мартина Томаса. А теперь нужно поспешить — если я приду на маяк позже, чем обычно, Робин будет ворчать и непременно упомянет об этом вечером в таверне. И не дай бог, если смерть Мартина Томаса свяжут потом с моим опозданием.

Ну и мчался же я! В одном месте, там, где тропа спускается зигзагами к морю, даже рискнул срезать путь и съехал по каменной осыпи. А в темноте такой трюк вполне мог закончиться если не свернутой шеей, то вывихнутой конечностью. Но я удержался на ногах и уже через несколько минут грохотал железной ручкой-кольцом в дверь маяка. Робин встретил меня, позевывая и ухмыляясь. В нашей комнатушке на столе стояла большая бутыль в оплетке из светлых ивовых прутьев. Больше всего на свете мне хотелось сесть на дубовый табурет и плеснуть терпкого красного винца в свой любимый стакан из толстого стекла. Но я заставил себя подняться по винтовой лестнице наверх, туда, где горел в круглой стеклянной колбе огонь, проверил уровень масла в поддоне, протер зеркала.

Наш маяк был самой простой конструкции, и свет его был виден не очень далеко. Но он предупреждал проходящие корабли об острых Восточных рифах и указывал путь в бухту Випре, а значит, светить он должен был всю ночь, иначе могла случиться беда. Мы с Робином сменяли друг друга на рассвете, день за днем, уже четыре года. Раньше был ещё Болтун Кастор, и с тех пор, как он утонул, староста все обещает найти нам ещё одного сменщика, но желающих пока нет. Вот и приходится нам управляться вдвоем.

Робину-то что, он бобыль и живет тут же, в башне маяка — в крошечной коморке, где помещается только лежанка с тюфяком, набитым сухими водорослями, да большой корабельный сундук. Раньше Робин был моряком, но после того, как их клипер наткнулся на рифы, в море он больше не пошел. Думаю, что он начал побаиваться ночных штормов, иначе не остался бы в нашей глуши.

А вот мне приходится каждый день ходить к маяку или обратно по той тропе, где я нашел мертвого Мартина Томаса. Потому что дома меня ждет Ума, моя славная чернокудрая женушка, и два наших малыша. Отдельного дома, правда, у нас нет, просто две большие комнаты, отведенные моими родителями, но мне даже нравится, что по вечерам за ужином собирается большая семья. С нами, кроме моих стариков, живут ещё два моих неженатых брата, бабушка и слегка сумасшедшая сестра отца — тетушка Луэ. Жаль только, что нет больше Ирмены, моей несчастной сестры.

Я стоял на верхней площадке башни, тупо пялился на ярко-алую полосу над краем моря — так у нас всегда начинается новый день — и размышлял. Неспроста труп Мартина Томаса оказался на этой тропе в это время. Или все-таки это случайность? Жаль, что я так и не рассмотрел рукоять ножа. Если нож мой, значит, кому-то было нужно свалить вину именно на меня. По тропе ходят многие, например, рыбаки, но они поднимаются только с рассветом. Потом, после восхода солнца, к морю спускаются