- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (113) »
Виктор Лихачев «Единственный крест»
Часть первая.
Глава первая. Двое вышли из леса.
Двое вышли из леса. Узкая лесная тропа вначале исчезла в густом многоцветии опушки, но вскоре появилась снова и превратилась в полевую дорожку, рассекающую насквозь бескрайнее желтеющее хлебное поле. — Все, — сказал один из двоих — сухопарый старик с густой гривой сивых волос, — дальше я не пойду. Попрощаемся здесь, Асинкрит Васильевич. При последних словах старика, его спутник, годами помоложе, улыбнулся. Правда улыбка получилась немного грустной. — Петрович, я не ослышался? Повтори еще раз. — Что повторить? — переспросил Петрович. — Ты меня прекрасно понял. Повтори, пожалуйста. — Ну, Асинкрит Васильевич… — Медведь сдох, — рассмеялся тот, кого назвали Асинкритом, и вдруг обнял старика. — Спасибо, выучил мое имя. — Что ж, мы, думаешь, совсем темные? — чувствовалось, что старик с трудом сдерживает слезы. — Ты от меня какой-никакой премудрости набирался, я от тебя. — От меня? — совершенно искренне удивился Асинкрит. — А то! — И с этими словами Петрович наклонился к земле и сорвал листик земляники. — Вот, земляника. А по-научному фрагария веска. Для тебя, Асинкрит Васильевич, вещь дюже полезная. Сердечко твое хилое подлечит, желудок справит, при подагре тоже поможет. А вот гиперициумом перфоратум не увлекайся… — Чем?! — Чем-чем… Ты меня прекрасно понял. Зверобоем! Слабит он сердце. Попей недели две — и все. Зря ты смеешься, я это же пчеловоду одному говорил. Он лет пять, до тебя еще, за Юдинским хутором пасекой стоял. Зверобой вместо чая заваривал. Тоже смеялся: я, говорит, Николай Петрович, круглый день на свежем воздухе, ароматы полей вдыхаю, маточное молочко ложками ем — до ста лет доживу. Дожил… Инфаркт, и где? Вот ты спроси меня, где? — Где? — послушно переспросил повеселевший Асинкрит. — Прямо в поле, среди этих ароматов. — И что, никто не помог? — А кто ему мог помочь? До Юдина только на тракторе можно в дождь проехать. А он, видать, в дождь инфаркт свой и получил… Слушай, что ты все смеешься? Человек умер, а он смеется! — Да не над ним я смеюсь. — Тогда, выходит надо мной? — рассердился старик. — Это я любя, Петрович. — И Асинкрит вновь обнял своего провожатого. — Не сердись… отец. Пасеки у меня, сам понимаешь, нет, зверобоя в городе не найти. Одним словом, инфаркт, тем более, в поле, мне не грозит. — Сплюнь, дуралей. Они замолчали. Затем Асинкрит протянул старшему товарищу руку. — Спасибо тебе за все, Николай Петрович. За эти три чудесных года, за то, что к жизни вернул. Буду теперь привыкать жить без тебя, без нашего леса, без Алисы… Ты, кстати, береги ее. — Не волнуйся, и Алису, и волчат ее никому в обиду не дам. — Вот и хорошо. Ладно, пойду я, а то что-то высокопарно заговорил. — Зря стесняешься, Асинкрит Васильевич. Высокопарно — низкопарно, главное, чтоб от сердца слова шли. — Старик откашлялся и продолжил. — Ежели мой лес и я тебе помогли — то и слава Богу. Захочешь вернуться — приму с радостью, будет желание погостить — приезжай без сомнения. — Спасибо. — Вот, кажется, все сказал. Нет, стихами тебя на дорожку побалую. Ты меня, старого, всегда ими баловал, вот и решил… короче, слушай. И Петрович, еще раз откашлявшись, стал декламировать, глядя куда-то поверх головы Асинкрита.С тобою пить мы будем снова,
Открытым сердцем говоря
Насчет глупца, вельможи злого,
Насчет холопа записного,
Насчет Небесного царя,
А иногда насчет земного.
* * *
Августовское солнце, словно извиняясь за скорое наступление осени, расщедрилось, от души делясь своим теплом с полем, деревьями, людьми и птицами. Впрочем, последних полуденный зной утихомирил. Примолк даже любимец неба жаворонок. И только неунывающая трясогузка, вечная спутница странников и бродяг, весело прыгала перед Асинкритом. Он же все дальше и дальше удалялся от Федулаевского леса — огромного и древнего лесного массива, век назад носившего имя Черного урочища, но с тех пор, как лет сорок назад в нем поселился Николай Петрович Федулаев, старое название постепенно забылось. Шагал Сидорин быстро — сказывалась школа Петровича. Точнее, это был даже не шаг, а мелкая рысь, волчий аллюр, в котором серый хищник неутомим. Асинкрит знал, что обычным шагом волки пользуются редко — при большой усталости, либо отяжелев от чрезмерного количества поглощенной пищи, когда их клонит ко сну. С недавних пор, особенно после того, как в его жизни появилась Алиса, Сидорин все чаще ловил себя на мысли, что ассоциирует себя и Петровича с волками или бирюками, как в этих краях местный народ их называл. Может, поэтому и увидел он в момент расставания Петровича волком? Плюс — волнение, жара… А быстро двигался Сидорин вовсе не оттого, что боялся опоздать. Что такое чревоугодничество он забыл давно, как и про усталость, которая была его постоянной спутницей в городе- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (113) »