спать. Мы укладываем Маргаритку на жесткой крестьянской постели. Я наливаю в ложечку микстуру, оборачиваюсь, но что за чудо — Маргаритка уже так сладко спит, что рука не поднимается будить ее.

Я выплескиваю микстуру в окно.

Целых пять дней Маргаритка не расстается с теленком. Она его кормила, поила, водила на прогулку. Пенчо — так звали теленка — тоже привязался к ней и ходил за нею, как собачонка. В один прекрасный день я застаю его в нашей комнате. Маргаритка сидит на полу и показывает ему альбом с семейными фотографиями хозяйки. Теленок внимательно рассматривает выгоревшие фотографии, он даже пытается съесть некоторые из них; глядя на это, Маргаритка хохочет до слез. Затем они выходят во двор и направляются к колодцу. Маргаритка озабочена тем, что у теленка очень желтые зубы — что, если их почистить пастой «Идеал»?

— Пускай с детства привыкает чистить зубы, — говорит она.

К концу недели у Маргаритки появилась новая привязанность — соседский ослик, неизвестно почему прозванный Илларионом. Маргаритка теперь совсем не та робкая девочка, какой она была сразу по приезде. Никого не спрашиваясь, она садится на ослика и целые дни катается на нем по просторной лужайке за нашим домом.

— Если бы ты только знал, папа, какой он глупенький! — доверительно сообщает она. — Я привела его пастись на самую лучшую травку, а он жует колючки. Ничего не соображает! А вообще он очень умный. Бабушка Тодорка говорит, что он натаскал ей дров на зиму. Он и бидоны с молоком носит, все таскает на себе. Ты не смотри, что он такой малыш…

Скоро внимание Маргаритки привлекает нечто более значительное — лошади дяди Груда. Дядя Груд работает звеньевым, и моя дочь вот уже третий день и не заглядывает домой.

Рано утром она уходит на конюшню сельскохозяйственного кооператива, садится в телегу и вместе с дядей Грудом возит с лугов сено. Теперь она посматривает на меня свысока — ведь я не умею править лошадьми. В течение дня она несколько раз проезжает на телеге мимо нашего дома — и надо видеть, с каким гордым видом она восседает на облучке! Улыбка у нее до ушей. Поравнявшись с моим окном, она натягивает вожжи, кричит по-крестьянски: «Тпрррру!» — и одним глазом посматривает на меня: видал, дескать, папа? Дядя Груд сидит рядом с нею и добродушно улыбается.

— Гляжу я на этого ребенка, и душа радуется, — говорит он мне. — Отдай-ка ее нам. Мы вырастим из нее такую крестьяночку, хоть куда…

— Дядя Груд, — деловито прерывает его Маргаритка, — поехали, а то сено не ждет. Нельзя так задерживаться…

— Давай! Давай! — Дядя Груд размахивает кнутом.

— Зачем же? Не бей их, не надо их бить, дядя Груд! — протестует Маргаритка. — Они и так везут. Но-о, Дорчо, но, Златко!

Лошади бегут рысью. Моя дочь еще раз бросает на меня через плечо победоносный взгляд, на меня, отсталого, ничего не смыслящего в сельском хозяйстве человека.

Я несколько раз пытаюсь заманить Маргаритку поохотиться за бабочками, но ей не до этого. У нее с дядей Грудом слишком много дел в сельскохозяйственном кооперативе: сейчас они заняты перевозкой арбузов с бахчи.

— Да погоди ты, папа! — с досадой говорит Маргаритка. — Бабочки никуда не денутся. Мне вон дядя Дико поручил срочно вывезти арбузы.

Дядя Дико — председатель сельскохозяйственного кооператива. Они с моей дочкой большие друзья. Не кто другой, как именно он публично заявил, что, если бы не Маргаритка, не убрать бы им арбузов. Разве сейчас время заниматься такими пустяками, как бабочки!

— И вообще, папа, ты очень легкомысленно смотришь на вещи. Мама права.

— А ты не соскучилась по маме? — спрашиваю я Маргаритку.

Маргаритка задумывается.

— Соскучилась, — отвечает она. — Но сперва надо выполнить задание.

Дни летят незаметно. Близится время нашего отъезда. Моя дочь уже ездит верхом на коне без седла, ее обожженного солнцем лица прямо не узнать — загорелое, так и пышет здоровьем. Привезенные лекарства стоят на сундуке без употребления. С приятелями дяди Груда она на равной ноге, ее так же, как и их, беспокоит то, что для кукурузы маловато дождей.

Как ей сказать, что у нас осталось только два дня? Неужели придется опять запереть эту вольную птичку в темных софийских комнатах? Но что делать… Наша мама уже зовет нас. Неисправимые лентяи! Кому больше нас не терпелось взяться сейчас за французский язык и сесть за пианино?

Дома

На улице еще темно и, видно, холодно, раз на окнах иней. А надо вставать. Точно в половине восьмого звонок позовет в класс.

— Подъе-о-ом! — кричу я по-солдатски.

Над детской кроваткой поднимается сонная русая косматая голова. Это, как вы, наверное, догадываетесь, наша Маргаритка.

— Который час? — спрашивает голова, не раскрывая глаз.

— Восемь.

— Ой!

В глазах девочки невероятный испуг, одеяло взлетает вверх, и маленькое тельце в длинной ночной рубашке переваливается через грядку кровати.

— Почему ты раньше меня не разбудил? Теперь будут говорить: и звеньевая начинает опаздывать… — Но вот ее глаза смотрят на меня с недоверием. — Или ты обманываешь?

— Восемь.

— Честное пионерское?

Мое положение безвыходное.

— Может, я и ошибся в темноте, — пытаюсь я вывернуться. — Ну-ка, включи свет!.. Ой, верно, без пяти семь!

— Эх, ты! — с упреком качает головой Маргаритка. — Еще бы хоть пять минуточек поспать. Я как раз черную пантеру видела во сне…

На прошлой неделе мы с Маргариткой смотрели в кино «Сон джунглей», и с тех пор ей все время снятся слоны, обезьяны, черные пантеры.

— Ну не стой босиком! Беги на кухню!

— Там тепло?

— Тепло. Умойся и зубы почисть!

Маргаритка морщит носик.

— Слышишь?

— Слышу… Я не глухая. Значит, зубы почистить? Уууух! Придумают еще…

Она убегает на кухню, и вот уже у входной двери звенят голоса ее неразлучных подружек — двух девочек нашей дворничихи. Маргаритка хватает приготовленный с вечера портфель, сует в карман деньги на завтрак и, помахав нам рукой, уходит в школу. На лестнице звенит смех, потом все стихает. Вся наша квартира вдруг пустеет, становится какой-то холодной и неприветливой, словно ее покинул добрый и веселый дух. Мама тоже уходит на работу.

Я один сную по комнатам, курю трубку, и мне ужасно скучно. Не с кем мне шутить, не с кем придумывать разные «фантазии», не вижу я веселых голубых глазок, не слышу звонкого голоска и торопливых легких шажков. Волей-неволей приходится садиться за письменный стол. Но и за столом меня не покидает тоска, по крайней мере до тех пор, пока на белом листе бумаги не появится первая неуклюжая фраза. Потом увлечешься, и время бежит незаметно.

Но вот у