кидало на выбоинах, видно было, что дорогой этой уже давно никто не пользовался по назначению. У облезлых грязно-зеленых ворот он остановил машину, вышел и постучал в калитку. Старый орех над его головой задумчиво шуршал пожелтевшей листвой, роняя вниз холодные капли. На стук никто не отозвался. Павел толкнул калитку и вошел в грязный замусоренный двор. В распахнутых воротах гаража громоздились какие-то ящики, старые матрасы, пустые бутылки. Машины в гараже не было. Павел поднялся по ступенькам к дому и громко постучал в дверь. Потом повернулся к открытой форточке и крикнул:

— Коля! Ты дома?

Внутри послышались шаркающие шаги. Заскрипели половицы, занавеска на двери отдернулась, показалось небритое полное лицо с набрякшими мешками под слезящимися глазами. Щелкнул засов.

— А… Это ты… Заходи.

Павел сделал шаг назад. Сутулый неопрятный толстяк в потертых вельветовых штанах так мало напоминал его бывшего коллегу, что Павел даже прикусил губу.

— Коля? Что с тобою?

Николай хмуро ухмыльнулся, поскреб нечистую щетину и махнул рукой, приглашая в дом.

— Заходи, Паша, заходи. Я тут это… Немного засрался… Все руки не доходят порядок навести.

Вслед за другом Павел осторожно вошел в дом. В нос ему ударил кислый смрад перегара. В доме царил полный бардак. Повсюду громоздились целые штабеля бутылок, среди мусора валялись книги и дурно пахнущие объедки. Николай кряхтя уселся на грязную постель. Перед ним на табурете стояла початая бутылка водки, тарелка с какой-то серой кашей и стакан.

— Выпьешь?

Павел отрицательно покачал головой, наклонился и поднял с пола книгу и глянул на переплет. Потом повернулся к Николаю.

— И давно ты так?

— Что так?

— Ты ведь не пил раньше. И где Мария?

Николай махнул полстакана водки, поковырялся вилкой в каше и сипло проговорил:

— Машка к сыну уехала. В Красноярск. Не хочу, говорит, жить с забулдыгой. И ну ее…

Павел скинул со стула старые газеты и присел.

— Понятно. Из всего этого я могу сделать вывод, что ты все-таки сунулся в Москву со своим чудовищем. И поперли тебя отовсюду, как могли… Так?

— Эх, Паша… Какие, мать его, чудовища-мудовища… Ну сунулся… А работу мне зарубили и так. Аспирантик там еще какой-то меня подсидел… А еще и Верка… Внучка моя… Ну, ты же помнишь… Так и не нашли ее. Хоронили пустой гробик. Я тогда на поминках и запил по-черному. Видишь — до сих пор остановится не могу. "Волгу" продал… Да и дом, продам к ебене-фене… Не нужен он мне. На работу вот устроился, в пансионат, сторожем. Там и жить буду.

— Ты ведь ученый, Коля… Доктор наук. Бросай пить, а я похлопочу — пойдешь ко мне, в институт, я тебе должность какую-нибудь подберу. Пойдешь? — Павел внимательно посмотрел на друга. Николай хрипло засмеялся. Смех перешел в глубокий кашель.

— Не-а… Паша, не надо хлопот. Не стою я этого. Как был все жизнь бездарем — так и помру. Эдик вон из Америки письмо прислал. На английском! Ты понял, падла какая… Братец, хер ему за шиворот… Может Коля, тебе денег прислать? Может шмоток? Мудила… Сынок вот, тоже все переживает… И зять, е-мое, и тот переживает… А я не хочу никуда, Паша. Не хочу. Оставьте вы все меня в покое. Дайте уже мне сдохнуть…

Павел поднялся, отряхнул брюки и не прощаясь вышел во двор. Николай проводил его глазами, потом ткнулся небритой щекой в грязную наволочку и зарыдал.

Барабан лебедки скрипел тонко и нудно. Груза грохотали по пайолам, Гиба со Шрамом в четыре руки откидывали пустые сети. Молдаван подхватил багром небольшого лисенка и швырнул его в полупустой ящик. Затем хмуро оглядел кучку выпотрошенной рыбы и сказал, обращаясь к Гибе.

— Валер, сколько там еще лавы?

Гиба глянул на смычку и зло бросил:

— Два конца еще. Полный голяк. Опять пустые.

Молдаван облокотился об борт и глянул в воду.

— Не пойму ни фига… Погода что надо… Юго-запад вторую неделю дует. Бля, где же рыба?

Рыбаки подняли груза, Шрам остановил лебедку. Гиба снял перчатки и закурил.

— Сука, я уже в магазин полторы сотни должен. Слушай, Семен, нет здесь рыбы, к проливу пошла. Может все-таки на маяке высыпимся?

— Ага… Там еще и сети снимут… Пойдем южнее, возьмем лесочные, на пиленгаса посыплем.

Молдаван продолжал хмуро пялиться в воду. Баркас плавно покачивался на легкой волне. Шрам выглянул из рубки и прокричал:

— Ну, что? Снимаемся?

Молдаван кинул бычок в воду, проводил его взглядом и замер. В зеленой глубине под баркасом медленно извивалась черная тень.

— Эй, Семен! Ну что, двигаем?

Молдаван, не отрывая взгляда от скользящего под баркасом чудовища, медленно встал и пошатываясь двинулся в рубку. Облокотившись об штурвал, он поднес дрожащими пальцами незажженную сигарету ко рту и попытался затянутся. Потом, словно опомнившись, бросил сигарету под ноги, вдавил пальцем кнопку пускача и крутанул штурвал.

Баркас подпрыгнул, на корме загремели бочки. Семен стиснул зубы так, что потемнело в глазах. В дверь сунулся ошарашенный Гиба.

— Ё! Что это было, Семен?

Молдаван оглянулся назад. В белой пене, взбитой винтом, мелькнула красная полоса.

— Ничего, Валера, ничего… Уже ничего…

Глоссарий:

"Катран" — черноморская акула, является промысловой рыбой

"Кот", "лиса" — морской кот, морская лиса, разновидности скатов, обитающих в Черном море, также являются объектом промысла.

"Колючий" — так черноморские браконьеры называют рыб осетровых пород, осетра, белугу, севрюгу. Лов этих рыб запрещен, вплоть до уголовного наказания

"Пиленгас" — рыба семейства кефалевых, обитает в прибрежной зоне. Является промысловой.

"Пистон" — маленький осетр, до килограмма.

"Ахан" — морские сети, с ячеей от 80 до 120 мм, высотой 2.5–3 метра.

"Лава" — связанные между собой аханы. Длина лавы обычно составляет километр.

"Сай" — песчаная или галечная банка, идущая вдоль береговой линии, с глубинами до 20–30 метров.