панелями из красного дерева: элегантная обстановка дворца девятнадцатого века. Местр учтиво открыл перед ними дверь. Когда они входили, Жинетт крепко стиснула руку Бочерча. Тот сразу ощутил сильный, приятный запах ее духов.

— Ну, как поживает мать? — поинтересовался Бочерч, когда они шли через весь салон к высоким окнам, выходящим на Тюильри.

— Отлично, — сказала Жинетт. — Она так расстроилась, что ты не пришел со мной на ланч.

— Передай ей, в следующий раз обязательно приду. — Они отдали свои пальто официанту и сели за столик. Бочерч передал ему и альбом с красочными эстампами, ничего не говоря Жинетт о том, что это такое.

— В этом баре какая-то зловещая атмосфера, не находите? — спросил Местр, оглядываясь по сторонам. — Скорее это очень удобное место для призраков любителей выпить.

— Думаю, здесь было довольно весело, скажем, в 1897 году, — заметил Бочерч.

Подошел официант, и все они заказали себе виски. Когда Жинетт слегка наклонилась к мужу, чтобы он зажег ей сигарету, он вновь почувствовал дразнящий запах ее духов. Он заметил, или это только показалось, холодное, задумчивое выражение на лице Местра, как будто этот француз пытался догадаться об их отношениях мужа и жены в тот краткий момент, когда они оба слегка наклонили друг к другу головы, потянувшись к зажженной зажигалке.

В баре сидели двое крупных американцев, и их басовитые голоса создавали гудящий фон в глубине холла. Время от времени через пустые столики долетали их обрывочные понятные фразы.

— Главная проблема, — говорил один из них, — это бельгийская делегация. Они все такие мрачные и ужасно подозрительные. Я отлично понимаю почему, но… — голос оборвался, погрузился в неразборчивый гул.

— Клод — журналист, — сказала Жинетт голосом хозяйки, представляющей гостей на домашнем приеме.

— Я могу только поздравить, — произнес Бочерч. — Имею в виду вашу профессию журналиста. Как и многим в Америке, в молодости мне хотелось стать журналистом. Но никто так и не предложил мне работу. — «Да, именно его имя я видел в газете, — подумал он. — Я был прав. Она позвонила ему. Это не была никакая случайная встреча на улице».

Местр пожал плечами.

— Может, скорее мне пристало поздравить вас с этим, — ответил он. — Я имею в виду, с тем, что никто вам не предложил работу. Иногда у меня бывают такие моменты, когда я считаю того человека, который доверил мне первую мою работу в газете, своим злейшим врагом. — Он казался усталым, этот человек, лишенный всех иллюзий. — Например, мне и мечтать не приходится, чтобы одеть свою жену так шикарно, как одевается Жинетт, или позволить себе шестинедельное турне по Европе в середине осени, подобно вам.

«Как может мужчина питать такую отвратительную зависть, произносить такие неприятные слова?» — подумал Бочерч.

— Ах, — воскликнул он, — значит, вы женаты?

— Женат, и навечно, — заключил Местр.

— У него четверо детей, — объяснила Жинетт.

«Что-то она так торопится», — с неприязнью подумал Бочерч.

— Я лично пытаюсь восстановить демографический дисбаланс, который оставил нам Наполеон в наследство, — сказал Местр, улыбнувшись, с явной иронией в голосе.

— Ты видела его детей? — спросил Бочерч Жинетт.

— Нет, — однозначно ответила она.

Больше он не дождался от нее никакой информации по этому поводу.

Официант принес стаканы с выпивкой. Местр поднял свой.

— За ваше приятное пребывание в приятной стране, — произнес он все с той же острой иронией. — И за скорейшее возвращение домой.

Они выпили. Воцарилась неловкая тишина.

Чтобы нарушить тягостное молчание, Бочерч спросил:

— Какая у вас специальность? Я имею в виду, работаете ли вы в определенной области журналистики? О чем пишете?

— Моей областью являются война и политика, — ответил Местр. — Как видите, выигрышные темы.

— Да, тут не будешь сидеть сложа руки, как мне кажется, — выразил свое мнение Бочерч.

— Да, вы правы. Всегда находятся дураки и жестокие негодяи, которые не оставят такого человека, как я, без работы, — сказал Местр.

— Как вы думаете, а что произойдет здесь, во Франции? — спросил Бочерч, решительно настроенный быть отменно вежливым и поддерживать беседу до того момента, покуда не выяснит, даже в результате осторожного намека, почему это Жинетт захотелось познакомить его с этим человеком.

— Ну а что вы сами думаете по этому поводу? Что может произойти здесь, во Франции? — повторил Местр его вопрос. — Теперь у нас во Франции новая форма приветствия. Она практически заменила привычные «Bonjour»1 и «Comment ca va?»2- Он пожал плечами. — Нам грозят серьезные неприятности.

— Всем грозят серьезные неприятности, — отозвался Бочерч. — Америке тоже.

— Неужели вы на самом деле думаете, — Местр сверлил его своим холодным, ироничным взглядом, — что в Америке у вас будут такие проявления насилия, волна политических убийств и вспыхнет гражданская война?

— Нет, не думаю, — сказал Бочерч. — Так вы считаете, что такое возможно здесь, у вас?

— В определенной мере, — ответил Местр. — Как видите, уже происходит.

— Вы полагаете, что такое снова произойдет? — спросил Бочерч.

— Вполне вероятно. Но только в более обостренной форме.

— И скоро?

— Рано или поздно.

— Звучит довольно пессимистически, — сказал Бочерч.

— Во Франции живут исключительно одни пессимисты, — продолжал Местр. — Стоит вам пожить здесь подольше, и вы сами в этом убедитесь.

— Ну, если это произойдет, как вы думаете, кто возьмет верх?

— Отбросы, самые худшие элементы, — сказал Местр. — Конечно, не навечно. На какой-то период. К сожалению, придется пережить такой период. Вряд ли это доставит нам удовольствие.

— Том, — вмешалась в их диалог Жинетт, — может, я доходчивее расскажу тебе все о Клоде. — Она напряженно, внимательно слушала, что говорил он, не спуская с него глаз, в которых сквозила тревога. — Клод работает в одной газете либерального направления, и ее уже не раз конфисковывало правительство за опубликованные об Алжире статьи.

— В общем, — перебил ее Местр, — выходит так, если газета публикует мою статью и ее за это не конфискуют, я начинаю рыться в себе в поисках первых признаков трусости.

«Какая жалость к себе, — подумал Бочерч, — в сочетании с поразительным самодовольством». Чем больше этот человек разглагольствовал, тем меньше он ему нравился.

— Но это еще не все, Том, — продолжала Жинетт. Она повернулась к Местру. — Ты не возражаешь, Клод, если я скажу об этом, а?

— Ну, если ты считаешь, что это его заинтересует… — Клод пожал плечами. — Американцы обычно никогда серьезно не