обратно, бросился в глубину сада, но едва сделал несколько шагов, как шесть человек загородили ему дорогу.
Он выстрелил два раза и бросился вперед, но почти сейчас же споткнулся о тело человека, пораженного его пулей, и упал.
Он хотел встать, но две сильные руки схватили его, и бывший подчиненный Леблонд насмешливым тоном проговорил:
— Не волнуйтесь, господин Тефер, мы сильнее, и вы пойманы. Отнесите его в дом, — прибавил агент. — Императорский прокурор желает говорить с ним.
Две минуты спустя Тефер, вне себя от ярости, был приведен в дом вместе с мистрисс Дик-Торн, тоже обезоруженной и тщательно связанной.
Клодия обменялась с полицейским многозначительным взглядом.
— Тефер, — сказал императорский прокурор, — вы знаете, почему вас арестовали?
— Нет, не знаю, — смело ответил полицейский, — я был здесь с этой дамой по причинам, которые никого не касаются. Мы хотели расстаться, но, видя людей в саду и думая, что на нас могут напасть, бросились бежать. Когда же на меня напали, то я для своей защиты пустил в дело револьвер…
— Довольно лгать, — перебил прокурор. — Правосудию известно про вас все: об убийстве Плантада и преступлении в Баньоле, о доме, сожженном Дюбье и Термондом, вашими помощниками. Вы арестованы именем закона так же, как и мистрисс Дик-Торн, ваша сообщница. Вы не хотите ничего сказать?
— Я буду отвечать следователю.
— А вы, сударыня? — продолжал прокурор, обращаясь к Клодии.
— Я также. Я буду ждать следствия, чтобы доказать свою невиновность и указать истинного виновника, того, который должен был быть вместе с нами и который выдал нас, без сомнения, надеясь взвалить на нас преступления, совершенные им.
— Вы говорите о Фредерике Бераре?
— Я говорю о негодяе, который скрывается под этим именем, но который не в состоянии перед нами отречься от себя. Я говорю о герцоге Жорже де Латур-Водье, сенаторе и миллионере.
— Вы сами выдали себя, сударыня, и донесли на вашего сообщника, — сказал прокурор. — Вас никто не выдавал.
Клодия опустила голову.
Оставим дом на улице Сент-Этьен и вернемся на улицу Святого Доминика, в кабинет Анри, которого мы оставили открывающим бумажник, найденный на углу улицы Берлин. Внимательный осмотр доказал ему, что в одной из стенок бумажника должно быть тайное отделение. От нетерпения он не стал искать пружину, а, взяв ножик, разрезал кожу. Четырехугольный конверт и сложенный в несколько раз листок бумаги упали на стол. — Что я узнаю? — прошептал молодой человек. — Мои руки дрожат и сердце сжимается. Взглянув на печать, Анри вздрогнул. — Это герб де Латур-Водье! — воскликнул он. — И это письмо было адресовано доктору Леруа, в Брюнуа! На листе, вынутом из конверта, он прочел:
«Мое завещание. Я, герцог Сигизмунд де Латур-Водье, в здравом уме и твердой памяти, оставляю все мое состояние Пьеру-Сигизмунду-Максимилиану де Латур-Водье, моему сыну, родившемуся от брака моего с Эстер Дерие, заключенного в Брюнуа, 30 ноября 1835 года и засвидетельствованного в церковных книгах этого прихода. Моей возлюбленной супруге, герцогине де Латур-Водье, я оставляю пользование всеми доходами с состояния до совершеннолетия нашего сына. После совершеннолетия Пьера-Сигизмунда-Максимилиана, герцогиня будет пользоваться всю свою жизнь половиной доходов. Париж. 23 сентября 1837 года. Сигизмунд де Латур-Водье».
«Мой названный отец знал содержание этого завещания, — с отчаянием подумал Анри, — и все-таки продолжал пользоваться состоянием». Развернув другую бумагу, он с ужасом прочел ее: «Я, нижеподписавшаяся Клодия Варни, живущая в Париже на улице Цирка, номер 16, действуя от моего собственного имени и от имени маркиза Жоржа де Латур-Водье и уполномоченная им на это, обязываюсь заплатить синьору Кортичелли восемнадцать тысяч франков ровно через месяц после смерти герцога Сигизмунда де Латур-Водье, если эта смерть будет последствием дуэли синьора Кортичелли с герцогом. Париж. Клодия Варни. 21 сентября 1837 года». Внизу было написано: «Получил сполна». И подписано: «Кортичелли». «Он не только вор, — думал Анри, — но и убийца!… Все эти миллионы, которые я должен был со временем получить в наследство, в потоках крови!…» Анри закрыл лицо руками и зарыдал. Вдруг он поднял голову и сказал: — И этот злодей дал мне имя точно так же, как должен был со временем дать состояние!… Чтобы спастись от позора, мне остается одно убежище — смерть… Я готов умереть, но прежде я поговорю с человеком, которого звал отцом. Вынув из ящика револьвер, Анри убедился, что он заряжен, и положил его на завещание Сигизмунда и расписку Кортичелли. Сделав это, он хотел пойти к герцогу, как вдруг в дверь кабинета послышался легкий стук. — Кто тут? — спросил он. Хорошо знакомый голос ответил: — Открой, это я. Отворяя дверь, запертую на ключ, Анри подумал: «Здесь или у него — не все ли равно?» — Может быть, ты удивляешься, что видишь меня в этот час, — сказал герцог Жорж, — а между тем мое посещение очень естественно… Я не мог спать… Я слышал твой голос. Ты, может быть, нездоров? Я почувствовал беспокойство и пришел… Прошу тебя, успокой меня. Герцог Жорж говорил отрывисто, с беспокойством глядя на бледное и взволнованное лицо своего приемного сына. — Я не болен, герцог, — глухим голосом ответил Анри. — Но, может быть, я бессознательно говорил вслух, так как мой ужас и отвращение сильнее меня. — Ужас и отвращение?… — повторил старик, невольно вздрогнув. — Да. И в ту минуту, как вы постучались, я шел к вам… — Что же ты хотел мне сказать? — Вот что: сегодня утром я говорил об одном святом деле, порученном мне. Надо восстановить честное имя невинно опозоренного, несправедливо и незаслуженно приговоренного… — Это мало меня интересует, — прошептал Жорж, стараясь скрыть волнение. — Сегодня утром, — продолжал Анри, — я обвинял мистрисс Дик-Торн в том, что она вооружила руку Жана Жеди вместе с третьим сообщником, имени которого я не знал. Теперь мне это имя известно. — Какое мне дело? — пробормотал сенатор, едва держась на ногах. — Если вам до этого нет дела, то почему же вы так побледнели и дрожите? Герцог постарался улыбнуться. — Ты, право, сошел с ума. Почему тебе кажется, что я дрожу и отчего стал бы я дрожать? Молодой человек, казалось, не слышал его. — Человек, который хотел убить своего брата на дуэли и купил убийство своего племянника и доктора из Брюнуа, человек, который двадцать лет назад отравил Жана Жеди и неделю назад хотел убить его, человек, который поместил в сумасшедший
Оставим дом на улице Сент-Этьен и вернемся на улицу Святого Доминика, в кабинет Анри, которого мы оставили открывающим бумажник, найденный на углу улицы Берлин. Внимательный осмотр доказал ему, что в одной из стенок бумажника должно быть тайное отделение. От нетерпения он не стал искать пружину, а, взяв ножик, разрезал кожу. Четырехугольный конверт и сложенный в несколько раз листок бумаги упали на стол. — Что я узнаю? — прошептал молодой человек. — Мои руки дрожат и сердце сжимается. Взглянув на печать, Анри вздрогнул. — Это герб де Латур-Водье! — воскликнул он. — И это письмо было адресовано доктору Леруа, в Брюнуа! На листе, вынутом из конверта, он прочел:
«Мое завещание. Я, герцог Сигизмунд де Латур-Водье, в здравом уме и твердой памяти, оставляю все мое состояние Пьеру-Сигизмунду-Максимилиану де Латур-Водье, моему сыну, родившемуся от брака моего с Эстер Дерие, заключенного в Брюнуа, 30 ноября 1835 года и засвидетельствованного в церковных книгах этого прихода. Моей возлюбленной супруге, герцогине де Латур-Водье, я оставляю пользование всеми доходами с состояния до совершеннолетия нашего сына. После совершеннолетия Пьера-Сигизмунда-Максимилиана, герцогиня будет пользоваться всю свою жизнь половиной доходов. Париж. 23 сентября 1837 года. Сигизмунд де Латур-Водье».
«Мой названный отец знал содержание этого завещания, — с отчаянием подумал Анри, — и все-таки продолжал пользоваться состоянием». Развернув другую бумагу, он с ужасом прочел ее: «Я, нижеподписавшаяся Клодия Варни, живущая в Париже на улице Цирка, номер 16, действуя от моего собственного имени и от имени маркиза Жоржа де Латур-Водье и уполномоченная им на это, обязываюсь заплатить синьору Кортичелли восемнадцать тысяч франков ровно через месяц после смерти герцога Сигизмунда де Латур-Водье, если эта смерть будет последствием дуэли синьора Кортичелли с герцогом. Париж. Клодия Варни. 21 сентября 1837 года». Внизу было написано: «Получил сполна». И подписано: «Кортичелли». «Он не только вор, — думал Анри, — но и убийца!… Все эти миллионы, которые я должен был со временем получить в наследство, в потоках крови!…» Анри закрыл лицо руками и зарыдал. Вдруг он поднял голову и сказал: — И этот злодей дал мне имя точно так же, как должен был со временем дать состояние!… Чтобы спастись от позора, мне остается одно убежище — смерть… Я готов умереть, но прежде я поговорю с человеком, которого звал отцом. Вынув из ящика револьвер, Анри убедился, что он заряжен, и положил его на завещание Сигизмунда и расписку Кортичелли. Сделав это, он хотел пойти к герцогу, как вдруг в дверь кабинета послышался легкий стук. — Кто тут? — спросил он. Хорошо знакомый голос ответил: — Открой, это я. Отворяя дверь, запертую на ключ, Анри подумал: «Здесь или у него — не все ли равно?» — Может быть, ты удивляешься, что видишь меня в этот час, — сказал герцог Жорж, — а между тем мое посещение очень естественно… Я не мог спать… Я слышал твой голос. Ты, может быть, нездоров? Я почувствовал беспокойство и пришел… Прошу тебя, успокой меня. Герцог Жорж говорил отрывисто, с беспокойством глядя на бледное и взволнованное лицо своего приемного сына. — Я не болен, герцог, — глухим голосом ответил Анри. — Но, может быть, я бессознательно говорил вслух, так как мой ужас и отвращение сильнее меня. — Ужас и отвращение?… — повторил старик, невольно вздрогнув. — Да. И в ту минуту, как вы постучались, я шел к вам… — Что же ты хотел мне сказать? — Вот что: сегодня утром я говорил об одном святом деле, порученном мне. Надо восстановить честное имя невинно опозоренного, несправедливо и незаслуженно приговоренного… — Это мало меня интересует, — прошептал Жорж, стараясь скрыть волнение. — Сегодня утром, — продолжал Анри, — я обвинял мистрисс Дик-Торн в том, что она вооружила руку Жана Жеди вместе с третьим сообщником, имени которого я не знал. Теперь мне это имя известно. — Какое мне дело? — пробормотал сенатор, едва держась на ногах. — Если вам до этого нет дела, то почему же вы так побледнели и дрожите? Герцог постарался улыбнуться. — Ты, право, сошел с ума. Почему тебе кажется, что я дрожу и отчего стал бы я дрожать? Молодой человек, казалось, не слышал его. — Человек, который хотел убить своего брата на дуэли и купил убийство своего племянника и доктора из Брюнуа, человек, который двадцать лет назад отравил Жана Жеди и неделю назад хотел убить его, человек, который поместил в сумасшедший
