Руссо в своем «Духе Революции…» за признание им необходимости смертной казни преступников, теперь не колебался: революционеры должны были расстреливать и гильотинировать своих врагов, так же как те собирались четвертовать и вешать революционеров.

Для Сен-Жюста, знавшего, что останется в живых лишь в случае победы его идеи, и вовсе эти расстреливаемые и гильотинируемые преступники не были людьми: тот, кто пошел против Республики, оказался вне народного тела суверена, то есть как бы оказался проклят народом-божеством. Фактически смерть была лишь благодеянием для этих живых трупов.

Впрочем, чуть позже Антуан понял, что несколько переборщил с поддержкой ультрареволюционеров. Он распустил организованную им в начале миссии террористическую «Революционную пропаганду», арестовывавшую направо и налево виновных и невиновных исключительно по внешнему виду гражданина, показавшемуся «пропагандистам» контрреволюционным. Был арестован командующий местной Революционной армией прокурор Шнейдер, в котором Сен-Жюст разглядел маленького Эбера: бывший священник-иностранец, прикидывавшийся сверхреволюционером, проповедовал бедность и санкюлотизм, но сам жил богато на широкую ногу, обирал в пользу своего кармана затерроризированное население департамента, не брезгуя при этом «брать взятки» и женщинами. Последняя «невеста» кельнского капуцина, с которой он даже сыграл настоящую республиканскую свадьбу, оказалась для бывшего отца Евлогия роковой – по приказу Сен-Жюста развратник-расстрига был выставлен на эшафоте на страсбургской площади на позор, после чего его увезли в Париж для предания суду Революционного трибунала.

Но в целом Сен-Жюст был доволен своей игрой в смерть: не столько казнями, сколько угрозами он навел порядок в провинции. Максимум теперь строго соблюдался. Были заметно снижены цены на продовольствие. Крестьяне за свои продукты беспрекословно принимали бумажные ассигнаты по номинальной цене. Склады Страсбурга быстро заполнялись зерном. Интенданты больше не смели задерживать посылку продуктов в армию. Дома врагов народа реквизировались и обращались в образцовые госпитали. Сами реквизиции проводились абсолютно: Сен-Жюст приказал безвозмездно реквизировать для нужд армии у богатых жителей Страсбурга 2000 кроватей, 10 тысяч пар сапог, 20 тысяч рубах, несколько тысяч плащей, шляп, большое количество лошадей и повозок. Срок исполнения реквизиции назначался в один-два дня.

А так как одними реквизициями выправить катастрофическое положение Восточного фронта было нельзя, Сен-Жюст провел два гигантских финансовых займа в 9 и 5 миллионов ливров у богатых жителей Страсбурга и Нанси. Из них в Страсбурге полмиллиона ливров предназначалось для немедленной и безвозмездной передаче неимущим жителям. Внезапно пролившийся на них золотой дождь ошеломил бедняков.

Запуганные страсбургские негоцианты раскошеливались неохотно. Тем не менее, обошлось без казней: лишь богатейший житель города миллионер Мейно был выставлен на несколько часов связанным на помосте гильотине как злостный неплательщик, – и этого оказалось достаточным.

Сен-Жюст мог гордиться: несмотря на все страшные слухи, которые распускали о нем враги, террор не стал при нем массовым, он сделал его кинжальным, направляемым в конкретного врага: в вора-интенданта, заставлявшего солдат голодать; в предателя-чиновника, договаривающегося с иноземными захватчиками о сдаче города; в умеренного по своим убеждениям богача, не желавшего делиться с новой властью своим кошельком; в подозрительного крайнего революционера, толкавшего своими кровавыми эксцессами и неумеренной демагогией мирное население прямо в объятия врага.

Между тем коллеги Сен-Жюста, посланные в другие департаменты, совсем по-иному распорядились его законом о «революционном порядке управления»: до удивленного и возмущенного Антуана доходили слухи о том, какие реки крови текли в Нанте, Лионе и Бордо, притом без особой пользы для республиканского дела.

Сен-Жюст задумывался: не был ли он, настоявший на принятии временной революционной конституции, ответственным и за это усиление террора на втором году Республики по всей Франции? Похоже, коллективная диктатура Конвента вовсе не годилась для исполнения этого закона, так как все упиралось в личные качества представителей народа, зачастую проводивших террор в собственных корыстных целях!

И неужели Максимилиан не видит того же? Ведь теперь стало совершенно ясно, что Общая воля толкает Робеспьера к принятию единственно верного решения – отказу от коллективной диктатуры…

Пока же Робеспьер (и Конвент вместе с ним) лишь высоко оценивал прифронтовую деятельность самого Сен-Жюста, отдавая ему предпочтение перед другими комиссарами. Посылаемые комиссаром Рейнской армии копии департаментских декретов немедленно зачитывались перед Собранием и публиковались в «Мониторе». Так, после, наверное, самого знаменитого декрета Сен-Жюста: «Муниципалитету Страсбурга. Десять тысяч человек в армии ходят босыми. Вам необходимо в течение дня реквизировать обувь у всех аристократов Страсбурга, и завтра в 10 часов утра десять тысяч пар сапог должны быть отправлены на главную квартиру», – Робеспьер восхищенно заметил Конвенту: «Вы видите, как раздели богатых, чтобы одеть бедных?»

Пьер Гато, взятый Антуаном в миссию (вместе с Виктором Тюилье) в качестве помощника, как члена администрации продовольствия и снабжения армии, поглаживая миниатюрную гильотину на шее, которую он носил вместо креста, выразился о деятельности Сен-Жюста в Эльзасе еще более восхищенно:

– Антуан, когда-нибудь история увидит: твой добродетельный террор сделал здесь чудесным образом то, чего от разума и философии пришлось бы ждать целый век!

Еще в первом своем воззвании к Рейнской армии от 1 брюмера Сен-Жюст произнес знаменательные слова: «Солдаты! Мы прибыли и клянемся от имени армии, что враг будет разбит. Если среди вас есть предатели или люди, равнодушные к делу народа, ты мы несем с собою меч, который поразит их. Солдаты! Мы пришли, чтобы отомстить за вас и дать вам командиров, которые приведут вас к победе… Мужайся, храбрая Рейнская армия, свобода принесет тебе удачу; отныне ты будешь побеждать».

Из-за десятка с лишним представителей народа, без толку сновавших в Эльзасе и ничего не делавших для армии, солдаты ему не поверили. И напрасно. Уже через несколько дней в войска стали поступать в большом количестве продукты, шинели, оружие, палатки. Было арестовано несколько старших офицеров, обвиненных в отступлении от Виссембурга. Сен-Жюст лично занимался чисткой командного