мать, энергичную королеву — она умела быть и первой, и второй, и третьей. Словом, по выражению одного из авторов той эпохи, она была «несравненной женщиной».

Превосходная книга, которую посвятила Алиеноре Аквитанской Режин Перну, была отмечена Гран-при города Бордо в области литературы и премией «Historia».

Предисловие

Алиенору Аквитанскую сравнивали то с Мессалиной, то с Мелюзиной. Незачем останавливаться на личности Мессалины, но ассоциация с Мелюзиной ничем не лучше: речь идет о волшебнице из пуатевинских легенд, которую муж, встревоженный ее ночными отлучками, однажды выследил и был неприятно поражен, когда она у него на глазах превратилась в змею.

Итак, репутация у нее скверная, и, признаемся, в предыдущей нашей работе мы без всяких дополнительных проверок присоединились к общему мнению. Но, когда мы познакомились с нашей героиней чуть поближе, с нами случилось то, что вообще часто случается (и особенно часто, если речь идет о плохо исследованных средневековых материалах!), когда от знакомства наспех и из вторых рук мы переходим к изучению документов: Алиенора, представшая перед нами, сильно отличалась от той, какой она нам представлялась. Незаурядная женщина, возвысившаяся над своим веком, — и каким веком: веком расцвета романского искусства и зарождения готики, веком, видевшим славу рыцарства и освобождение городов, великим веком куртуазной лирики, трубадуров Юга и Севера, появления романа как жанра, Тристана и Изольды, творений Кретьена де Труа.

И в свете современных ей источников Алиенора предстает вполне достойной этой декорации. Более того: эта декорация сама частично оказывается делом ее рук, поскольку Алиенора сыграла выдающуюся роль как в политике, так и в литературе, и ее влияние распространялось даже на экономику и социальную жизнь. И то, что потомки вспоминают об этой женщине, — которая дважды была королевой, стала матерью двух королей, бросила вызов императору, угрожала папе и с удивительной прозорливостью правила своим двойным королевством, — лишь в связи с одним-единственным приключением ее молодости, несомненно, дает повод к размышлениям.

Судить об этом предстоит читателю. Мы не захотели отягощать это сочинение ссылками и примечаниями, но в конце тома мы перечислим источники, которыми мы пользовались. А пока уточним, что в диалогах и прямой речи нет ни одной фразы, ни одного слова, выдуманных нами: все это взято из текстов той эпохи. Из этого следует, что данная работа ни в коей мере не претендует на то, чтобы считаться романом и, шаг за шагом прослеживая достойную романа жизнь, остается всего-навсего историческим исследованием.

I Из дворца Омбриер

Сударь, проявив немного терпения,

Вы оказали бы великое благодеяние…

Великое благо дала бы вам Франция,

Если бы вы захотели подождать[2].

Серкамон

Алиенора Аквитанская вошла в Историю под звон колоколов собора святого Андрея в Бордо. В тот день, 25 июля 1137 г., ее торжественно обвенчали с наследником французского престола. Шум праздничной толпы, собравшейся у стен собора, проникал в самое его сердце, где на устланном бархатом помосте возвышались два трона. Алиенора в пунцовом платье, гордо выпрямившись, восседала на одном из них; голову девушки украшал золотой венец, только что возложенный на нее новоиспеченным супругом — будущим Людовиком VII. Этот несколько хилый молодой человек выглядел слишком быстро вытянувшимся подростком. Ему было шестнадцать лет, да и на двоих новобрачные вряд ли насчитали бы немногим за тридцать, поскольку Алиеноре было никак не больше пятнадцати: если верить хроникам, она родилась в 1120 или 1122 г. Но все ее поведение говорило о том, что молодая принцесса вполне уверена в себе, уверена в своей внешней красоте, могущество которой она уже успела осознать, и нисколько не смущается под устремленными на нее взглядами баронов, прелатов и простолюдинов. Она сумеет непринужденно ответить на восторженные крики, которыми их встретит толпа, когда обряд закончится и она появится в раме портала, а затем вместе с Людовиком Французским встанет во главе кортежа, который направится к дворцу Омбриер. И на всем пути вдоль улиц города, убранных драпировками и гирляндами и усыпанных листьями, свернувшимися от удушливой жары, будут раздаваться исступленные крики ее подданных, восторженно приветствующих свою герцогиню, такую юную, милую и прелестную; что же касается ее супруга, его всю дорогу, как потом всю его жизнь, будут сопровождать слова, произносимые, правда, сочувственным тоном: «Он больше походит на монаха».

* * *

Брак наследника французского престола с наследницей престола Аквитании стал великим историческим событием. Ровно за сто пятьдесят лет до этого 1137 г. Гуго Капет, «герцог франков», завладел троном, заставив баронов, собравшихся в Санлисе после смерти последнего из потомков Карла Великого, признать себя королем. Династия, которой предстояло будущее, на какое она и рассчитывать не смела, делала первые трудные шаги: в течение целого столетия, и даже больше, преемники Гуго Капета, вслед за ним, ни о чем другом и не помышляли, кроме того, чтобы уцелеть самим и передавать корону от отца к сыну. Не обладая имперским величием Каролингов, они для Запада были энергичными выскочками, которые, сделав ставку на длительность, — великую силу времени, — сумели удержаться во главе королевства. Сумели, потому что они, сеньоры среди прочих сеньоров, смогли извлечь выгоду из феодальной клятвы, той личной связи между людьми, которая соединяла на всей территории великих и малых баронов, опутывала их сетью взаимных прав и обязательств; обширной сетью, сплетенной кольцо к кольцу, и нам представляющейся очень запутанной, поскольку результат этих хитросплетений очень отличался от знакомого нам централизованного государства. Гуго Капет и его преемники, один за другим принуждая еще при своей жизни короновать своих сыновей и добиваясь от вассалов клятвы верности, создали династию, известную как династия Капетингов; они заставили забыть о том, что первый из них, Гуго Капет, был избран сеньорами, равными ему.

Но что представляла собой в действительности власть Капетингов во французском королевстве, которое к тому времени уже постепенно вырисовывалось в своих нынешних пределах?^[3] Моральную власть, данную коронованием, право третейского суда в междоусобных распрях вассалов, право наводить порядок там, где совершались злоупотребления силой и грабежи, — но все это не имело ничего общего с верховной властью такого монарха, каким был