Макар Троичанин

Корни и побеги (Изгой)

Роман

Книга 3

Глава 1

- 1 –

К тому времени, когда небо на востоке стало бледнеть, отодвигая глубокую синеву на запад и гася порозовевшие звёзды, студебекер успел намотать на колёса почти сотню километров и ходко продвигался дальше, торопясь по неровной разбитой грунтовой дороге на Вильнюс. Только что позади осталось небольшое и тёмное селение Молодечно. В бегущем и прыгающем свете фар быстро промелькнули, удаляясь, неказистые, вразнобой, бревенчатые, дощатые и саманные некрашеные, неровно обмазанные глиной и грязно выбеленные дома, крытые досками, а чаще – соломой, и приспособленные все только для содержания тела, а не для умиротворения души. Среди них мрачно и скорбно, укором богу и людям всё ещё торчали полуобрушенные кирпичные печи сгоревших жилищ и жестяные журавлиные трубы еле видимых горбатых землянок.

И снова – отодвинутые войной от дороги редкие перелески и заросшие молодняком и высокой пожухлой травой с бледно-синими потухшими глазами цикория в ней низкие холмы, в срезе которых вдоль полотна дороги резко выделялся маломощный слой коричнево-серой плодородной почвы, подпираемый массивными супесчаниками и суглинками, и приходилось удивляться, как на таком тонком слое вырастают и держатся громадные сосновые боры, сплошной зазубренной стеной темнеющие на светлеющем горизонте, и как вообще хватает живительного питания всему растущему, включая самых прожорливых – людей. Порой в свет фар вбегали сохранившиеся чудом у дороги сиротливые берёзки с обломанными нижними ветками и верхушками, и всюду торчали расщепленные до основания пни невинных жертв человеческой бойни, понёсших урон не меньший, чем люди, уничтожавшие в злобе, безрассудстве, ненависти, беспамятстве и отчаянии всё вокруг. Сонная осенняя заря, сострадая изувеченной природе, нехотя обнажала многострадальную землю, сплошь изрытую траншеями, рвами, окопами, воронками и густо заваленную вблизи дороги военной техникой. Опрокинутые набок и кверху брюхом, свалившиеся в ямы, с потерянными колёсами и гусеницами, с дулами, уткнувшимися в землю или торчащими в небо, автомашины, танки, броневики, пушки с ещё не выцветшими следами гари и зияющими рваными пробоинами, исковерканные огнём и металлом, были мертвы и всё равно вызывали тревожное чувство беспокойства и страха потому, что ещё свежи были воспоминания об их смертельной силе. В медленно тающих утренних сумерках скоро стали видны и дальние от дороги разрытые поля, поседевшие от утренней росы, на которых украдкой, плохо скрытые уходящей темнотой, копошились, низко наклонившись, а то и стоя на коленях, люди в серых подпоясанных телогрейках и кургузых коротких пальто с лицами, спрятанными под тёмными платками и низко надвинутыми на лоб кепками и шапками-ушанками. Услышав шум мотора, и увидев свет фар, они сноровисто убегали в дальние кусты, волоча в грязных мешках скудную добычу, собранную с нечисто убранного колхозного поля. Убегали потому, что в любой утренней машине могла нагрянуть облава из милиционеров, солдат и дружинников, грозящая расхитителям пропадающей государственной собственности конфискацией не только полугнилых и резаных картофелин, но и всего нажитого добра в дополнение к стандартной десятке лет сибирских лагерей. А следом за социально вредным элементом отправят и семью, чтобы и духа не осталось от преступного рода.

Напрасно фюрер, угробив себя и Германию, старался загнать всё мыслящее славянское население за Урал, оставив на оккупированной территории безвольных рабов. Русские и без него справляются. Они уже создали заУральскую страну ссылок, каторги и концлагерей, которую постоянно пополняют контрреволюционерами, начиная с изменника Родины и кончая голодным сборщиком гниющей картошки. И таких больше, чем невинных. Каждое утро Владимиру, где бы он ни проезжал, встречались длинные чёрные колонны безликих потенциальных зауральцев, уныло бредущих, сидящих в строю на дорогах или уткнувшихся лицами в грязь с руками на затылке, под дулами автоматов и оскаленными мордами злобно рычащих овчарок. Все стройки и предприятия города и пригородов загорожены высокими заборами или заборами из многорядной колючей проволоки с охранными вышками через каждые 50-100  метров, на которых, как на минаретах, тягуче перекликаясь, мерно прохаживались смуглые черноволосые часовые с азиатской внешностью. Досок, наверное, хватило бы, чтобы перегородить земной шар по экватору, а проволоки – чтобы проложить не один меридиан. Строят и восстанавливают город, в основном, заключённые и военнопленные-немцы. У последних, в отличие от первых, почти нет охраны, им не грозит Сибирь, а вот ЗК все будут в проклятом крае, когда кончат строить здесь, и когда им на смену придут свежие каторжники. Русские коммунисты решили прорваться в светлое будущее ценой самой дешёвой рабочей силы, не понимая, что рабские души и во дворцах будут жить в прошлом. С подавленной волей к жизни здесь боялись всего, не имея в душе главного – утраченного чувства собственного достоинства и надёжной веры в будущее. И никто уже не боролся за себя, не говоря уж про соседа, вся нация устала, постепенно вымирая в безволии и пьянстве. Глядя со стороны на русских и их образ жизни, Владимир не сомневался, что в соревновании победителей и побеждённых по восстановлению государств немцы выиграют, и эта вера наполняла сердце чувством гордости за свой народ.

Ещё вчера до позднего возвращения из утомительных мотаний по окрестным колхозам по сбору безвозмездной дани прожорливому столичному городу Владимир и думать не думал, что, наконец-то, начнёт свершаться то, ради чего он так долго и с таким скрипом внедрялся в местную неустроенную жизнь. Порой в отчаянии хоть как-нибудь продвинуться к цели, думалось, что если бы пришлось всё начинать сначала, то выбрал бы подпольный рискованный путь, лишь бы не мытарить душу нестерпимыми испытаниями русского безволия, лени, безалаберности, пьянства и равнодушия ко всему. И вот, дотерпелся, дождался дня, когда, наконец-то, едет на встречу с агентом, законсервированным блаженной памяти Гевисманом, и начинает, таким образом, дело, ради которого он здесь, ради которого за эти недолгие послевоенные недели пришлось столько пережить и испытать, что даже стал забывать, что он – немец, что родина его – Германия, а не эта грязная и нищая страна, сплошь заселённая рабами, не умеющими ни жить, ни работать, ни радоваться тому и другому. У него, сироты, неизвестно когда и