и перешагнула дверцу. Опустилась на просторное пассажирское сиденье рядом с Рамиро — как бабочка, ей-богу.

— Она не договаривалась с госпожой Кариной. Пока. Ей нужна была козырная карта — ваше согласие. Теперь госпожа Карина стряхнет нафталин и возьмется ставить спектакль. Раз уж вы согласились, как же она вас бросит?

— Ах ты, дьявол! — Восхитился Рамиро. — Вот же интриганка! А ты зачем ее мне сдаешь?

Десире пожала плечами.

— Вы такой наивный. Вас легко обмануть. Театр — змеюшник, вы забыли?

— Забыл, — признался Рамиро.

Девочка бледно улыбнулась.

— Будьте осторожны. Когда даете обещания. — Она помолчала и добавила совсем тихо: — Холодный Господин все слышит.

Уставилась перед собой на дорогу, нахохлилась и замолчала. На тонкое запястье намотан шнурок, на шнурке — какая-то костяная штучка. То ли свисток, то ли брелок.

Рамиро метко попал окурком между прутьев канализационной решетки.

— Очнись. Тебя подвезти?

— Нет, у нас репетиция.

Взмах полосатой ноги — и девочка медленно бежит назад, плывет, не касаясь асфальта. Белесая, в черных пятнах, ночная бабочка. Между цветущих деревьев, к белым колоннам театра под золотой драконидской колесницей.

Мир наискосок перечеркнут радугой, неколебимо стоящей над фонтаном.

Рамиро пожал плечами и поехал в библиотеку.

Дня три всего, как пригрело солнце. Поздняя весна. Вернее, и весны-то нет никакой, сразу лето случилось. Редкие прохожие на бульварах ошалело глядели в небо и улыбались. Кто-то недоверчивый не расстался еще с зимним пальто, кто-то, в безмятежном восторге, вышел в белой маечке и сандалиях на босу ногу. Пахло пыльцой и новой, только-только появившейся пылью, горячим асфальтом и водой.

Рамиро свернул с бульвара на Четверговую площадь, проехал еще немного и остановился на углу Семилесной улицы, у здания Библиотеки Изящных Искусств, что напротив Института Истории и Архивов.

— Ого, повылезли как грибы, — сказал он сам себе, рассматривая темные фигуры, облепившие балюстраду историко-архивного и портик библиотеки. Под ало-золотым щитом "Представительство Плазма — Вран" на крыше соседнего особняка сидело человек десять — на самом краю, на корточках, в ужасно неудобных позах.

Вот они, химерки, братцы и сестрицы загадочной Десире. Зимой они толклись в кафе, в подземных переходах и в вестибюлях метро. А как потеплело — вылезли на улицу и забрались повыше. Чисто горгульи, сидят под солнцем, черные, белесые неподвижные.

Смотрят каменными глазами. Молчат. Осенью на этом самом месте химерок было в разы меньше. Поветрие какое-то повальное.

В библиотеке Рамиро восстановил давно просроченный читательский билет и вынес из сумрачных недр пачку книг, необходимых для новой работы. Сколько же читать!

С "Песнями сорокопута" он познакомился еще в студенчестве и некоторое время увлекался. По биографии Анарена Лавенга писал вступительное сочинение. Исторические хроники когда-то листал. Теперь все это придется заново загрузить в мозги.

Лара, чтоб тебя холера покусала! Надо срочно заканчивать роспись в особняке дорогого господина Дня, уйма нетворческой тяжелой работы, у чертовых студентов сессия, и их даже не пригонишь помогать. Все самому. Сейчас гениальный художник Рамиро Илен приедет домой, возьмет колесико для разрезания торта, встанет на четвереньки и пойдет кверху жопой перепахивать гектары крафта.

Рамиро миновал Северный вокзал, впереди открылась набережная реки Ветлуши. За железнодорожным мостом, прежде чем нырнуть в бетонную трубу, река делает плавный поворот, и там, на небольшом городском пляже, можно купаться летом. То есть, скоро. Не слишком привлекательная замена приморской виллы, увы.

А вот еще грибы повылезли. Рамиро хмыкнул. Здравствуй, весенняя столица! Как много странного скрывается в твоем чреве, и как коротка человечья память — за зиму напрочь отвыкаешь от этой пестрой толпы, в теплое время днюющей и ночующей на набережной.

Где они, интересно, зимуют? Может, в подвалах или в канализации?

Рамиро сбавил скорость — эти ребята не слишком соблюдают правила уличного движения. Вон некоторые сидят прямо на дороге, греются или спят, а некоторые играют как зверята, гоняются друг за дружкой.

Приезжие из других городов до сих пор ходят к реке, будто в цирк, и глазам не верят. У них такого нет. Еще нет, дело времени. В Катандеране тоже не было, они после войны появились. Вернее, они и раньше были, только людям не показывались. Но за последние лет десять город поднялся и расширился, начали строить метро, осушать болота, Ветлушу и притоки забрали в трубу, и вот, пожалуйста, принимайте табор разномастной нечисти на ваши новые нарядные набережные.

"Фриза" медленно проехала мимо черной лошади, лежавшей на асфальте по-собачьи, мимо пары старух с совиными головами, прикорнувших у парапета. Одна разомкнула сизую пленку века, безучастно проводила машину взглядом, сонно встряхнулась и снова зарылась клювом в воротник старого драпового пальто.

Длинные петли змеиного тела в узорной чешуе, голые медные груди, вороные волосы веером по земле — лежит такая на подстеленной картонке, прикрыв ладонью глаза, молодая, бесстыдная, срам смотреть, но не смотреть невозможно. Плевать хотела на человечьи приличия.

Вот возьму альбом и приеду сюда, подумал Рамиро. Кто мне запретит их рисовать? Что хочу, то и рисую. Тавлус Колченогий в конце прошлого века проституток рисовал, и что? Теперь его картинки по музеям висят.

Картинки.

Рамиро нажал на тормоза, чтобы не наехать на рисунок. Мелом на асфальте. Гребнястый контур, разинутая пасть, шипы на спине. Извивы хвоста, как на старинных гравюрах. Уверенная рука, нарисовано лихо, одной линией. А вон и натурщик неподалеку сидит. Узнаваем, даром что художник здорово приукрасил его. На рисунке — великолепный дракон, а въяве — унылая помесь варана и стервятника.

Дальше — больше. Рамиро тронулся и тихонько поехал вдоль череды нарисованных чудовищ, отражений чудовищ настоящих, но в первых, как ни странно, было больше жизни.

Потом он разглядел рисовальщика. И облегченно хмыкнул, потому что художник-самородок всего-навсего обводил тени на асфальте. И снова нахмурился, потому что обводить-то он обводил, но не совсем то, что видел Рамиро.

Такие же гордые и прекрасные создания смотрели на Рамиро из детских книжек, с репродукций старых мастеров, с найльских каменных стелл. Такие же восхитительно-волшебные, как на его собственных школьных и студенческих рисунках, в пыльных папках, забытых под матрасом.

Мальчишка шустрым паучком суетился на асфальте, семенил задом наперед, обратив к солнцу тощий,