Трудная позиция

В романе оренбургского автора рассказывается о жизни и деятельности курсантов и офицеров зенитно-артиллерийского училища, о тех преобразованиях, которые произошли в нашей армии в недавнем прошлом и происходят сегодня.

Издается к 40-летию со дня победы советского народа в Великой Отечественной войне.

1

Занятия в учебном корпусе закончились, и курсанты по широкой каменной лестнице хлынули вниз, в раздевалку. В электротехнической лаборатории остались двое: преподаватель капитан Корзун и командир третьей батареи старший лейтенант Крупенин.

— Ну как показались вам наши упражнения? — собирая и складывая в стопку учебные пособия, спросил высокий и степенный Корзун.

Крупенин, жмурясь от бьющего в окно торопливого зимнего солнца, смущенно улыбнулся.

— Знаете, — сказал он, словно извиняясь. — Я так увлекся, что не заметил, как пролетело время.

— Да, вы были очень усердны, даже усерднее некоторых курсантов, — подтвердил Корзун и тоже улыбнулся, блеснув большими роговыми очками.

В открытую форточку дул свежий ветер, шевелил развешанные по стенам чертежи, схемы, покачивал фанерные дверцы шкафов, где лежали провода, конденсаторы, вольтметры. Воздух, как и во всех лабораториях, был здесь пропитан никогда не выветривающимся смешанным запахом канифоли, щелочного спирта и озона.

— Техника... это моя страсть, — признался Крупенин. — Так что вы не удивляйтесь, товарищ капитан. А насчет того, как мне показалось... — Он помолчал, неловко пожав плечами. — Очень жаль, что в такой хорошей лаборатории не могут работать одновременно все курсанты.

— Да, к сожалению, — сказал Корзун. — Мало рабочих мест, вот и делим взводы на группы по четыре-пять человек. Это, конечно, не выход, но пока другого ничего не придумаешь: нет оборудования.

— А нельзя устроить какую-нибудь очередность?

Корзун развел руками:

— Фактор времени.

Разговаривая, они смотрели в глубь лаборатории, которая после ухода курсантов, казалось, раздвинула свои стены и выставила напоказ все, что здесь имелось, — от новых желтых столов до привинченных к высокому потолку матовых электрических плафонов.

— А там, где учились вы, товарищ старший лейтенант, рабочих мест хватало на всех? — поинтересовался Корзун, потрогав очки на переносице.

И по его пристальному взгляду Крупенин понял: разговор задел капитана за живое.

— У нас не было ничего, кроме столов и табуреток. Мы начинали в старом помещений прожекторного училища.

— Значит, мы все-таки в лучшем положении...

— Ваша лаборатория превосходная. Но тем и обиднее, что в таких прекрасных условиях большинство курсантов вынуждено только наблюдать. В части, где я служил, все было иначе. Мы дрались за каждый день, за каждый час и даже за минуты. И не в лабораториях, а иногда в темной землянке или в тесном кузове машины.

Корзун снял очки, протер их и снова очень внимательно поглядел на Крупенина.

— Вы любопытно рассуждаете, товарищ старший лейтенант. И я, признаться, хотел бы видеть вас не командиром батареи, а представителем нашего учебного отдела.

Их беседу прервал неожиданно вбежавший в лабораторию курсант Богданов. Поблескивая большими угольными глазами и трудно, с передыхом, выговаривая слова, он доложил, что Крупенина вызывает командир дивизиона. Отдышавшись, прибавил:

— Срочно, товарищ старший лейтенант.

— Что за пожар? — удивился Крупенин.

Курсант пожал плечами.

Крупенин, не задерживаясь, оделся и через двор училища направился к своей казарме.

Шел последний день старого года. До наступления нового оставалось восемь с половиной часов. Все праздничные планы были уже составлены и утверждены, программа торжественного вечера утрясена до малейших деталей. Разговор по итогам учебы состоялся у командира дивизиона еще утром.

«В чем же дело?» — с беспокойством думал Крупенин, торопливо шагая по снежной льдистой дорожке.

Майор Вашенцев, рослый, широкогрудый, с красивым цыгановатым лицом, сосредоточенно ходил по своему кабинету на четвертом этаже казармы и жадно курил. Он был явно не в духе. Так, по крайней мере, показалось Крупенину, когда он открыл дверь и переступил порог кабинета. Вашенцев проворно замял папиросу в стоявшей на столе пепельнице и зло, с укоризной посмотрел на вошедшего.

— О поведении курсанта Красикова знаете? — спросил Вашенцев.

— А что случилось, товарищ майор? — в свою очередь спросил Крупенин.

— Гм... значит, ничего не знаете?

Озадаченный Крупенин враз не мог сообразить, в чем же дело. Совсем недавно, каких-нибудь двадцать — тридцать минут назад, он видел Красикова в электротехнической лаборатории и ничего плохого за ним не заметил. Больше того, он разговаривал и с самим Красиковым и с его товарищами. И опять же — ничего подозрительного. Значит, то, что встревожило майора, произошло, вероятно, после занятий во дворе или в казарме. Но что именно? Крупенин терялся в догадках.

— Вот так и живем-служим. — Вашенцев раздражался все больше. — Человек спит и видит, как бы уйти из училища, а вы знать — не знаете, ведать — не ведаете.

«Ах, вон в чем дело!» — догадался наконец Крупенин и тут же попытался объяснить, что Красиков действительно к таким разговорам имеет некоторую склонность, но придавать им значения не следует, потому что все это у него не серьезно.

— Чепуху вы городите, — вконец рассердился Вашенцев. — Он же заявил мне вполне ясно, что поступил в училище не подумав и что намерен исправить эту свою ошибку. Поняли?

— Ну что же, я разберусь, — пообещал Крупенин как можно спокойнее. — И поговорю с ним, конечно.

— Нет уж, хватит, — сказал Вашенцев решительно. — У нас не интернат для исправления балбесов и не трудколония какая-нибудь. В стране достаточно парней, которые желают стать офицерами и будут служить, не боясь трудностей и не играя на нервах командиров. — Помолчав, прибавил с возмущением: — У меня, знаете, болит еще голова от вашего Саввушкина. Так же вот тянули да разбирались. Помните?

Упрека этого Крупенин ждал. С Саввушкиным он действительно попал в историю неприятную. Имел от него четыре рапорта с просьбой отчислить из училища и никому не доложил о них — ни командиру дивизиона, ни начальнику училища. Все надеялся: поймет, может, человек, образумится, а вышло так, что не понял и не образумился, только шум поднял с этими рапортами на весь округ. До самого командующего дело