другим начальникам и, казалось, вели оживлённые переговоры. Я видел, как подвели командующему войсками подаренную ему лошадь под богатым чепраком.
Наконец, приехавший из Хивы диван-беги, тот самый, который действовал против нас на Уч-чучаке и при переправе чрез Аму, подошёл к командующему войсками и, вслед затем, ускакал опять в город. Ему приказано было снять все пушки с хивинских стен и приготовить всё для вступления наших войск.
Вскоре, отряд, имея в голове сапёров, направился к городу.
Вот, наконец, из облаков пыли показались стены Хивы, её башни и ворота. Общее впечатление, произведённое городом, было весьма оригинально. Высокие башни, минареты мечетей, медресе и проч., поражая непривычный глаз своею необычною постройкою, казались весьма красивыми. На улицах и перекрёстках стояли наши молодецкие войска, счастливые сознанием исполненного долга и достигнутой цели. Музыка играла встречу и громкое, единодушное «ура» потрясало высокие стены чужеземного города….
Внимание моё было обращено на массу хивинского народа, теснившегося на улицах города. Лица их на меня никакого особенного впечатления не сделали и ничего особенного не выражали. Толпы хивинцев в высоких бараньих шапках, с загорелыми бронзовыми лицами в халатах, и с какою-то тупою апатиею на лице, окружали войска и виднелись на перекрёстках. Длинные, узкие, немощёные улицы, покрытые пылью, обещают глубокую грязь в дождливое время. Дома хивинцев по азиатскому обычаю, и по русской поговорке, построены «шиворот, на выворот», окнами во внутрь, а то и совсем без окон. Одни только мечети и медресе (народные училища) имеют вид зданий, построенных на азиятский манер, но не без вкуса.
Двигаясь по направлению к цитадели, мы вступили на довольно [70] просторную квадратную площадь, на которую выходили: ханский дворец, мечеть и лавки. На площади была расположена наша пехота с дивизионом конной артилерии; остальное пространство занимали толпы народа. При появлении командующего войсками, вновь раздалось громкое «ура» и хивинцы сняли свои высокие шапки. Командующий войсками приветствовал и поздравлял войска, и обратился с краткою и успокоивающею речью к народу. Вслед затем, все лица главной квартиры, с командующим войсками во главе, въехали через ворота, на небольшой передний двор, сошли с лошадей и, чрез узкие сводчатые коридоры, вышли на другой, более обширный двор, обнесённый двумя рядами стен, из которых наружные были весьма высоки и имели по углам башни. Осмотрев двор, и поднявшись на несколько ступеней, мы вошли на прекрасную терасу, подпёртую красивыми колонами. На этой терасе мы заметили несколько запертых дверей, ведущих в покои хана и его семейства. Командующий войсками, предупреждённый, что семейство хана находится во дворце, не вошёл ни в один из покоев, но перешёл на терасу, где, на разосланных коврах, расположились лица главной квартиры, а также сопровождавшие нас почётные хивинцы.
Обширная тераса и дворы ханского дворца вдруг чрезвычайно оживились; по приказанию командующего войсками, явилась музыка; групы офицеров, любопытствуя посмотреть на резиденцию хивинского владыки, появились на дворах. Между тем, командующий войсками вёл переговоры с хивинцами, с целью уяснить себе положение дел в ханстве, выслушивал донесения начальника отряда генерала Головачева, успевшего собрать необходимые сведения, и рассматривал приносимое ему оружие и другие предметы, найденные во дворце.
При входе во дворец поставлен был караул из взвода сапёров, а на самую высокую из угловых башень временно поставлен часовой, который был виден всем городом и, в свою очередь, мог видеть всё пространство, окружающее Хиву, более чем на десять вёрст.
Часу в пятом пополудни, командующий войсками сошёл с терасы, приказал главной квартире возвратиться в лагерь, а сам, с начальником штаба и адъютантами, отправился навестить раненого генерала Веревкина.
Генерал Головачев занял частью войск дворец, и, кроме того, расставил караулы в разных частях города; остальные [71] войска были отведены версты на полторы от города и стали лагерем в великолепном парке, окружающем Хиву.
Часов в семь вечера, я был в своей палатке, поставленной под тенью великолепного дерева, заключил свой дневник, и поторопился отправить его в Петербург с отъезжающим курьером.
Мне хотелось под свежим впечатлением, не пополняя, даже не исправляя своей рукописи, передать те события, которых я был случайным свидетелем, и которым суждено занять почётную страницу в истории русских войск. Нет сомнения что хивинский поход будет описан пером более опытным, обставлен необходимыми данными и подробностями мне неизвестными, тем не менее, я полагаю, что простое и безхитростное описание изо-дня в день того, что я испытал сам, или что мог заметить в тесной рамке своей деятельности, будет не бесполезно, как показание очевидца и показание вполне правдивое.
Наконец, я не мог удержаться, чтобы не огласить в печати тех невообразимых тягостей и лишений, которые в течение этого беспримерного похода вынес на своих плечах наш солдат. Вот причины, которые заставили меня взяться за перо; вот мои оправдания перед строгим судом критики.
29-го мая 1873 года. Лагерь под стенами Хивы.
29-го мая 1873 года. Лагерь под стенами Хивы.